О критериях отнесения к черносотенному сегменту

С момента своего появления черная сотня проявила себя как консервативное движение, выполнявшее охранительную функцию по противодействию опасности свержения существующего строя и стремившегося к сохранению политического статус-кво. Крайне правые позиционировали себя как активную часть православной общности, которая в условиях стабильности и мирного развития страны находилась в состоянии политиче­ского «сна», оставаясь замкнутой в пределах своей общинной жизни. Черная сотня выходит на арену борьбы как реакция самозащиты в ответ на угрозу базовым ценностям российской цивилизации - Православию, Самодержавию, Народности. Условием ее появления и существования являлось наличие угроз отстаиваемым принципам и снижение активности при затухании опасности. Исходя из этого посыла, черная сотня не носила изначально агрессивного характера, а, будучи по природе движением реакционным, являла собой лишь от­ветную реакцию на попытки насильственного давления на отстаиваемые принципы.

Черная сотня являлась православным религиозно-по­литическим движением, определившим принципы самоор­ганизации традиционалистской части населения в условиях постепенного разрушения православно-самодержавной монархии, угроз главенствующим позициям РПЦ и целостности страны. Объектом ее защиты выступали основы исторической русской цивилизации от западных секулярных моделей реформирования страны. Крайне правая идеология не явля­лась классовой идеологией, поскольку отражала универсаль­ные христианские мировоззренческие ценности и обширный спектр стереотипов социально-исторического мышления.

Широкая социальная база и исключительно быстрая моби­лизация позволяют условно типологизировать черную сотню как форму русского национально-освободительного дви­жения, выступавшего против внутренних врагов, а именно: порожденной петровскими реформами антинациональной бюрократии и являвшегося транслятором различных запад­ных концепций либерально-революционного лагеря. Черную сотню можно определить как консервативно-реформистскую партию, так как вектор ее идеала был направлен в патриар­хальную старину. Крайне правые были вынуждены защищать абсолютистскую монархию как меньшее зло по сравнению с универсалистскими западными концепциями, игнорировав­шими национальные особенности страны. Опора на проти­воположные по своим классовым устремлениям традициона­листские социальные слои привела к бесконечным расколам в черносотенном движении и затем, по мере дискредитации в общественном сознании православно-монархической идеи, к организационному краху правых.

Черносотенцы представляли единственное движение на политическом фоне дореволюционной России, которое бази­ровалось на исключительно русской почве, не имело никаких мировых претензий и отрицало всякие мировые рецепты. Их идеология являлась проявление русской политической мыс­ли, потому что, во-первых, авторитеты, на которые она опи­ралась, - не кто иные, как русские консерваторы прошлого, а во-вторых, событие, реакцией на которое она выступила, - событие внутрироссийское. Взятое черносотенцами на во­оружение уваровское триединство, составившее фундамент черносотенной идеологии, носило не универсальный, а русоцентричный характер, в котором сфокусировалось все рус­ское культурное наследство, составляющее основу бытия русского народа. Черносотенцы не поднимали в своих рабо­тах глобальные проблемы и мыслили категориями не мирового, а российского масштаба. Это определило национальные границы их идеологии, локализованной в рамках Российской империи и не претендовавшей на решение несвойственных ей универсалистских задач.

Проблема отнесения черносотенного движения к раз­ряду консервативного может быть решена посредством ис­пользования в качестве лакмусовой бумажки отношения к уваровскому триединству - «Православие. Самодержавие. Народность». Безоговорочное принятие данного лозунга по­литической партией дает основание отнести ее к консерватив­ной, так как, согласно типологизации К. Манхейма, включает в себя защиту как христианской, в частности православной, так и национальной традиции. Триединство и идея богодан­ной неограниченной царской власти являлась для черносо­тенцев такой же ключевой, какой была идея нации для нацио­налистов, парламентской монархии для кадетов, социальной революции для социал-демократов. Союз русского народа заявлял, что трехчлен «Православие. Самодержавие. Народ­ность» является не только политическим сredo в понимании девизов буржуазных партий, а «сущностью бытия его», «свя­тыней, ради которой не только стоит, но и должно в случае надобности пострадать и положить жизнь»[1]. Религиозная константа позволяла черносотенцам самоидентифицировать себя как партию консервативного спектра. «Черносотенцы, т. е. консерваторы более 30 лет твердят все одно и то же: нельзя жить без Бога, вне закона его; нельзя жить без борьбы со злом и преступностью...», - заявляло в январе 1910 году «Русское знамя»[2]. Отражение духовной основы и резерв незыблемости самодержавия черносотенцы видели в клятве верности вла­сти, которую подданные приносили пред престолом Все­вышнего при вступлении на престол государей[3].

Вопрос типологизации черной сотни поднимает и проблему идентификации признаков относимости и при­надлежности к данному движению. Значительное число организаций, исповедовавших монархические принципы и претендовавших на право называться черносотенными, ставит вопрос о границах черной сотни, так как разбирае­мое словарное определение не вполне четко обрисовывает рамки, в которых существовали черносотенцы, а именно: имеются в виду только члены и участники крайне правых организаций, явно заявившие о своей к ним принадлеж­ности, или в их число можно записать и лиц, разделявших их взгляды, причем проводивших активную деятельность, но по разным причинам не входивших в их состав. Осно­вания не связывать себя с черной сотней обуславливались яростной контрпропагандистской работой либерального лагеря, который скомпрометировал ее с момента появле­ния, приписав ей устройство погромов, а с другой стороны, неприятием ее политической тактики и вульгарности форм практической деятельности (что объяснялось наличием в ее среде значительного числа необразованных низов). Сложно­сти возникают и при идентификации идеологов, выступав­ших на общественной сцене по меньшей мере с 1860-х годов, которые явно представляли собой прямых предшественни­ков тех черносотенцев, которые действовали в 1900-1917 годах. Убеждения принадлежавших к старшим поколени­ям виднейших деятелей черносотенных организаций - таких, например, как Д.И.Иловайский, К.Ф.Головин, С.Ф.Шарапов, В.А.Грингмут, Л.А.Тихомиров, А.И.Со­болевский, - сложились еще до начала XX века.

Еще более запутывали дело сами черносотенцы, пытав­шиеся искусственно расширить число своих последовате­лей. Критерием отнесения к крайне правым выступало не членство в организациях, а количество лиц, разделявших их взгляды. В этом видно стремление затушевать границу между непосредственными «функционерами» и «сочувствующими», в той или иной мере разделявшими их устремле­ния. Парадокс состоял в том, что по своему менталитету и воспитанию большинство россиян уже были черносотенца­ми, так как имели идентичные взгляды, воспринятые через официальные источники по причине недоступности других. «Того, что наши народные массы - «черносотенные», - не может отрицать никто. Глубокая вера в Бога, непоколебимая преданность царю и покорность законным властям издавна являются отличительными чертами нашего крестьянства», - писало «Русское знамя»[4]. Массовая пропагандистская работа крайне правых ставила целью не «навязать» свои взгляды, а нейтрализовать оппозиционную пропаганду и противо­действовать отходу носителей традиционалистского миро­воззрения в либерально-революционный лагерь. В своей по­литической деятельности черносотенцы основные надежды возлагали на крупные социальные группы - крестьянство и рабочих, которых они надеялись «вырвать из рук разъедаю­щей их крамолы» и тем самым блокировать нарастание рево­люционных процессов. Нередко в крайне правые записыва­лись вчерашние участники революционных выступлений, не имевшие четких политических убеждений.

В исторической литературе утвердилось мнение, что к черносотенцам относили консервативно-монархические партии крайнего толка, отстаивавшие традиционный уклад жизни, распространявшийся на социальную, политиче­скую, экономическую и духовную сферы жизни общества, включая быт россиян, и выступавшие за сохранение обще­ственно-политических основ существующего строя - не­ограниченную самодержавную власть монарха и первенство православной веры. Черносотенные партии стояли правее Партии правового порядка, признававшей необходимость народного представительства и гарантий личной свободы. Именно неприятием принципа ограничения власти царя и конституционной монархии черносотенные организации отличались от других партий в правом стане, который де­лился на приверженцев «неограниченного самодержавия» и «ограниченной монархии». Подобное разделение до­статочно четко зафиксировано в документах, газетах, ли­стовках, литературе периода революции 1905-1907 годов. Стоявшие левее черносотенных организаций Партия право­вого порядка, «Союз 17 октября», Торгово-промышленная и Умеренно-прогрессивная партии являлись сторонниками ограниченного самодержавия.

Эталоном черносотенной организации выступал Союз русского народа, существовавший с 8 ноября 1905-го и до Февральской революции 1917 года. Но и здесь возникают сложности, так как если в период революции 1905-1908 годов членам СРН удавалось сохранять единство взглядов по прин­ципиальным и основополагающим вопросам идеологии, то в послереволюционное время в условиях наступившей ви­димой стабильности, когда прямые угрозы существованию базовым русским ценностям были локализованы, черносо­тенное движение временно потеряло ориентиры деятельно­сти. В ходе анализа третьеиюньской системы выяснилось, что черносотенный лагерь не был един в своих идеологических установках. После спада революции позиции части идеологов черносотенного лагеря по принципиальным вопросам стали меняться.

Черная сотня встала перед альтернативой перерождения в парламентскую политическую партию, т.е. фактически признать сложившуюся третьеиюньскую систему с присущей ей Государственной думой, многопартийностью, относитель­ной свободой слова или трансформироваться в маргиналь­ную структуру, занимающуюся отрицанием сложившегося положения вещей. В результате внутрипартийной борьбы единый черносотенный лагерь раскололся на две противо­стоящие части. Если основатель СРН А.Н.Дубровин и его сторонники, объединившие большую часть крайне правых союзов, остались верны заложенным в основу при создания движения принципам неприятия ограничения власти царя и законодательного парламента, то обновленцы во главе с Н.Е.Марковым попытались интегрироваться в третьеиюнь­скую монархию, став парламентской партией. Раскол прошел и по отношению к правительственному аппарату. Уровень и острота критики обновленцами бюрократии были значитель­но ниже, чем у дубровинцев, что, по существу, означало при­мирение с абсолютизмом и безнациональной бюрократией, несмотря на сохранение патриархального вектора возвраще­ния к исконному самодержавию. Таким образом, в стане чер­ной сотни появились сторонники ограниченного самодержа­вия, формально декларировавшие обратное, но признавшие Госдуму, как институт, налагавший пределы власти царя.

Появление обновленцев, признавших Думу как инсти­тут, ограничивающий власть царя, означал отход от прин­ципиального для черной сотни самодержавного кредо - не ограниченной ничем земным власти царя, дрейф в сторону позиции, близкой к Всероссийскому национальному союзу (националистам) и даже к октябристам, т.е. на платформу конституционного монархизма. С другой стороны, обнов­ленцев и дубровинцев продолжали роднить позиции по ряду важных проблем (в частности, национальной и религиозной). Но точка «невозврата» была уже пройдена именно по прин­ципиальному положению. Поэтому встает вопрос: можно ли относить обновленцев, отказавшихся от признания неогра­ниченности власти монарха и вставших на путь компромисса с третьеиюньской системой, к черносотенному сегменту? Для либеральной и советской историографии этот вопрос не являлся дискуссионным, так как принадлежность к крайне правому лагерю устанавливалась по линии отношения к чрезмерно уделяемому вниманию национальному вопросу и, в частности, антисемитизму.

В этой связи неизбежно возникает проблема определения критериев принадлежности к крайне правым организациям, так как у подавляющего большинства пишущих на эту тему не существует сколько-нибудь четкого разграничения по ли­нии «черносотенец - нечерносотенец». По нашему мнению, в том случае, если исследователь сталкивается с политическими партиями или общественными деятелями, декларирующими приверженность лозунгу «Православие. Самодержавие. На­родность», задача их отнесения к черносотенному сегменту может быть успешно решена посредством использования в качестве критерия отношения к «ничем земным не ограни­ченному самодержавию в русском православном его проявле­нии». Принятие самодержавия как единственно возможной для России формы государственного устройства, недопусти­мость его ограничения какими бы то ни было парламент­скими учреждениями и являются единственным надежным определителем, позволяющим проводить политическую и персональную бифуркацию. Согласно данному критерию, отказавшиеся от неограниченного самодержавного кредо и признавшие ограничивающую власть царя Думу обновлен­ческие союзы (Марковский СРН, Союз Михаила Архангела В.М.Пуришкевича, ряд других) к разряду черносотенных могут быть отнесены весьма условно. Они являли собой пример так распространенного в партийной истории «ренегатства», когда желание получить сиюминутные политические дивиденды приводит к забвению идеологических догм. Отказ от идейного стержня неизбежно ведет движения к разложению и маргина­лизации. В этом отношении Дубровинский СРН демонстри­ровал собой непоколебимую преданность идеям, заложенным в основание крайне правого движения. А потому и может быть признан эталоном черносотенной организации. Предложенный критерий сам собой снимает и проблему отнесения участников погромного движения в октябре 1905 года к черной сотне по причине невозможности определения их идейно-политических убеждений, а тем более в силу явного противоречия их насиль­ственных действий крайне правой доктрине.

Консервативное ядро черносотенной идеологии уста­навливало непреодолимую границу с националистической (в т.ч. фашистской) доктриной. Главный водораздел между двумя мировоззрениями проявился в отношении к уваров­скому триединству - «Православию. Самодержавию. Народ­ности». Если черносотенцы ставили в центр своей идеологии защиту православия и вытекающего из него самодержавия, то националисты - нацию. Черносотенцев нельзя отождест­влять с националистами, так как они не превозносили нацию как высшую ценность, а рассматривали ее производной от православия и самодержавия. Идентичность функции за­щиты национальной традиции и обусловила формирование ложного мнения о черносотенной идеологии как тождествен­ной националистической и фашистской. Ошибка исследо­вателей состояла в том, что, акцентируя внимание именно на национальной защитительной функции черносотенной идеологии, они не замечали или преднамеренно отбрасывали основу идейного ядра черной сотни - защиту христианской, а в конкретном случае, православной традиции. В связи с этим оправданной представляется позиция тех исследовате­лей, которые в качестве первой сугубо националистической организации в России называют Всероссийский националь­ный союз[5], который отказался следовать выработанным рус­скими консерваторами принципам приоритета православия перед народностью (нацией) и нераздельности «православия» и «самодержавия», отдав в триаде предпочтение «народности» и подчинив ей два остальных элемента.

Разными были и идейные истоки двух доктрин. Русский национализм представлял из себя идеологию с либераль­ным ядром, окаймленную самодержавно-православной риторикой. Его корни уходили в западный либерализм с его приоритетом прав личности и нации. Черносотенцы жестко противопоставили себя рожденным в иных социокультурных условиях западным учениям - национализму, либерализму, социализму. Перспектива развития страны должна была, по их мнению, опираться не на западные схемы, а на православ­ные и национальные идейные корни. В отличие от либераль­ной, социалистической, националистической и фашистской доктрин черносотенцы не навязывали свои рецепты спасения другим народам и странам, четко определяя, что их миро­воззрение есть исключительно порождение русской земли и предназначено только для русского народа. Монархистам не приходилось ссылаться на западноевропейских авторов в связи с эксклюзивностью «русской идеи» и отсутствием дру­гого исторического примера воплощения идей православия, самодержавия и народности. Триединая формула в своем аутентичном значении рассматривалась идеологами черной сотни не просто как концептуализированная идея этническо­го предпочтения, а произведение и плод творчества русского народа. Поэтому страной, где уваровское триединство, по мнению черной сотни, в наибольшей мере восторжествовало, являлась Россия.

Разность идейных основ двух доктрин обусловила от­личие в подходах к решению основных политических про­блем: государственному устройству, национальному вопро­су, сохранению империи, перспективам развития страны. Самодержавие и православие выступали в идейной системе националистов лишь элементами национальной традиции, положением которых следует поступиться с учетом измене­ния политической ситуации. Черносотенцы же стремились к защите православного и самодержавного кредо. Отсутствие у черной сотни программы внешней экспансии отличало ее от фашистов, которым было характерно подчинение внутренней жизни своих стран решению внешнеполитических задач типа борьбы за место под солнцем, или завоевания колоний. Все внешнеполитические задачи черной сотни сводились лишь к поддержанию территориального статус-кво. Разность лежит и в мессианизме черносотенцев и фашистов: если первые желали посредством распространения православия всех «вос­кресить» и «спасти», то фашизм преследовал цели подчинить и закабалить. Подводя итог сказанному, следует отметить, что в отличие от черносотенцев русские националисты канули в Лету не только бесславно, но и практически бесследно, не оставив в русской национальной памяти, по сути, никакого отпечатка.

Размолодин Максим Львович, кандидат исторических наук, Ярославль