1
Когда слышишь, что Шевченко был человеком «в общем-то верующим», вспоминается:
Я так її, я так люблю
Мою Україну убогу,
Що проклену святого Бога,
За неї душу погублю! («Сон. Гори мої високії...»)
У верующего во Христа так и язык не повернётся. Это ведь угроза Тому, кто создал всё, в том числе и то, что мы любим. Представляется, вера « украинского гения» такого рода, о которой сказано апостолом Иаковом: «и бесы веруют, и трепещут» (Иак. 2.19). Бесы веруют, не в силах удержаться преумножения ненависти, сотворения лжи, выполняя волю своего хозяина (впрочем, верно, за грехи наши и по Божиему попущению). Открытое его богоотрицание, не противоречит сказанному.
Так і треба! бо немає
Господа на небі! («Сон»).
Невероятен его шантаж в хрестоматийном "Заповіте", который учили и учат все школьники Украины - и в советские, и в незалежные времена. Шевченко выставляет условие:
Як понесе з України
У синєє море
Кров ворожу... отойді я
І лани, і гори -
Все покину і полину
До самого Бога
Молитися... а до того
Я не знаю Бога.
Неужели это условие выставлено Христу Спасителю?
Как вы думаете, или иной у него господин.
У «кобзаря» не счесть претензий ко Творцу. Судя по всему, он бы сам всё лучше в мире устроил. У Шевченко был невероятный талант вызывать жалость, сочувствие, казаться добрым и простым. Это удивительно - при всей той его сущности, которая серным гейзером из него выхлёстывала. Творчество Шевченко переполнено (этом мы сейчас увидим) богохульствами, проклятиями, ненавистью, нытьём. Умиротворяющие пейзажи благодатной Украины - контрастный фон для проклятий и нытья, чтоб в неискушённое сердце входила гордыня со слезой, слеза у него как бы для смазки.
2
Если б я писал научную работу по теме «Богохульства и проклятия в творчестве Т.Г. Шевченко», я разбил бы труд на четыре части. Здесь же мы лишь пунктиром обозначим темы, указав четырёх адресатов его проклятий, ненавистных тому духу, который водил его пером, шевелил его устами.
По восходящей.
Но вначале вспомним Евангелие: «Иисус сказал ему: возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душею твоею и всем разумением твоим: сия есть первая и наибольшая заповедь; вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя» (От Матфея, 22. 37-39).
Итак, по восходящей.
Первое. Проклятия в адрес иноверцев.
Вероятно, это может кого-то ввести во искушение и даже порадовать.
...Жидюга
Дрижить, ізігнувшись
Над каганцем: лічить гроші
Коло ліжка, клятий. («Гайдамаки»).
Или:
«Одчиняй, проклятий жиде!
Бо будеш битий...» («Конфедерати»)
Этому подобного немало:
«В кутку собакою дрижить
Проклятий жид...»
Ярко у него выражено проклятие католикам; словно б по гоголевским стопам. Гонта, поклявшись «різать католика», убивает своих сыновей («Гонта в Умани»):
«Будь проклята мати,
Та проклята католичка,
Що вас породила!
Чом вона вас до схід сонця
Була не втопила?
Менше б гріха: ви б умерли
Не католиками;
А сьогодні, сини мої,
Горе мені з вами!
Поцілуйте мене, діти,
Бо не я вбиваю,
А присяга!» Махнув ножем -
І дітей немає!
Попадали зарізані.
«Тату! - белькотали, -
Тату, тату... ми не ляхи!
Ми...» - та й замовчали.
«Поховать хіба?»
«Не треба!
Вони католики».
В пропольских и униатских кругах Галичины, в среде любителей Шевченко эти вирши, верно, по-особому ценятся.
Второе. Тема перетекает из первой: от проклятий «дальних» к проклятиям «ближних» и своей собственной судьбы.
Біга Катря боса лісом,
Біга та голосить;
То проклина свого Йвана,
То плаче, то просить. («Тарасова ніч»).
...Не співає чорнобрива,
Кляне свою долю... («Катерина»).
Не питали б люде, що в мене болить,
Не питали б, за що проклинаю долю. «Думи мої, думи мої...»
Третья тема. Её можно бы обозначить словами из «Неофітов»: «Все брехня - попи й царі». Тема антиимперская. Это хула и клеветы на помазанников Божиих и на служителей Церкви. Ненавидит он и правящего императора, чия семья фактически дала денег на его выкуп, и Петра Первого и Екатерину Вторую... Императору Николаю Павловичу и то в упрёк, что «Все храми мурує». Раздражало дух Шевченко строительство Божиих храмов... Цитировать, перечитывая все его гнусности о царской династии, совсем не хочется. И не будем. Пропустим и его суждения о «москалях» - да тех самых, известнейших и благороднейших людях, которые с ним носились как с писанной торбой. Проклинает он и столицу, вот пишет земляку, жалость вызывая у него и у доверчивых потомков: «Ми пропадаємо в оцьому проклятому Петері, щоб він замерз навіки».
Всё для него в мире не так. Дух, открывающий его взору мир, бывает порою просто в бешенстве, цепями не скуёшь! А порой он притихает, но шипение его ядовито. Вот шип в «Юродивом» о Всевидящим Оке:
...І не осліпло. Око, Око!
Не дуже бачиш ти глибоко!
Ти спиш в кіоті, а царі...
Та цур їм, тим царям поганим!
Тема эта переходит в тему четвёртую, собственно, в богохульство. С того мы начали и к тому возвращаться не будем. Но обратим внимание на то, что Шевченко как факт русской культуры, как явление антирусское и антиправославное, создано русским обществом.
3
История его выкупа достаточно известна. Ему, как и всем самородкам в России, была открыта дорога к любым общественным, научным или художественным высотам. Не без препон, как водится. Да в какую эпоху и у кого их нет?
Говорят, Николай I, зная малороссийское наречие, здорово смеялся при чтении поэмы «Сон». Злобность и все несправедливости в своей адрес его лишь позабавили. Но на высмеивание жены, точнее её физического недуга (она страдала нервным тиком), ответил гневом. В 1847 году Шевченко был забрит в солдаты.
Двумя годами позже Фёдор Достоевский за причастность к группе «вольнодумца» Михаила Петрашевского был приговорён к смертной казни, пережил момент неожиданного помилования, прошёл каторгу и солдатскую службу, где дослужился до офицерского чина. В Петербург Достоевский вернулся с обретённым идеалом в сердце - Христом.
У Шевченко иначе. За оскорбление императрицы он был отправлен солдатом в тихий и безопасный Оренбургский край. Не на каторгу и не на вечно стреляющий Кавказ. Теперь известно, все разговоры о невероятных тяготах его «солдатчины» оказались фантастикой.
Вот лишь три свидетельства.
Фёдор Лазоревский, офицер Оренбургской пограничной комиссии: «Тарас Григорьевич с благодарностью вспоминал о своих начальниках в Орской крепости (начало его службы. - Авт.), что ни о каких палках и фухтелях не было там и помину, что никогда цензоров для его писем и рисунков не существовало. Он только числился солдатом, не неся никаких обязанностей службы. Его, что называется, носили на руках, он бывал в доме генерал-губернатора, рисовал портрет его жены и других высокопоставленных лиц». Полковник Егор Косырев, ротный командир: «Мало-помалу общество офицеров приблизило к себе штрафованнаго художника-поэта, и вскоре Шевченко был уже полноправным членом нашего небольшого общества. Страсть к вину однако не покидала его. Нет-нет, да и напьется бывало до положения ризъ». Тарас Шевченко: «Я даже поверхностно не выучил ни одного ружейного приема!»
Вернулся он в Петербург в 1857 году с ореолом страдальца. Эпоха переменилась. «Передовое общество» дышало освободительными переживаниями, выковывая ключ к свободе. К свободе, как оказалось, не столько от крепостничества или даже монархии, но от Христа. Шевченко был бороздкой в этом ключе.
О том, как революционно-демократическое общество реагировало на Шевченко, можем судить по воспоминаниям Елены Андреевна Штакеншнейдер, дочери известного столичного архитектора, профессора Академии художеств. Попав в ноябре 1860 года, видимо, случайно на литературный вечер, устроенный «передовой общественностью», в концертный зал Пассажа, где читали Бенедиктов, Полонский, Майков, Писемский, Достоевский, Шевченко, она недоумевала: «Вот, век изучай и всё не поймешь то, что называют публикой». Шевченко она так приняла, точно он гений, сошедший в залу Пассажа прямо с небес. Едва он успел войти, как начали хлопать, топать, кричать. Бедный певец совсем растерялся. Думаю, что неистовый шум этот относился не столько лично к Шевченку, сколько был демонстрацией. Чествовали мученика, пострадавшего за правду. Но ведь Достоевский еще больший мученик за ту же правду. (Уж будем всё, за что они страдали, называть правдой, хотя я и не знаю хорошенько, за что они страдали, довольно, что страдали.) Шевченко был только солдатом, Достоевский был в Сибири, на каторге. Между тем Шевченка ошеломили овациями, а Достоевскому хлопали много, но далеко не так. Вот и разбери... Провожая Шевченку, ему хлопали уже гораздо меньше...» Это потому, что, как описал выступление другой современник, «слов публика большею частью не поняла, но зато насладилась мелодичностью его говора».
В общем освободительном восторге потерялся и уже почти забылся голос Гоголя, умершего восемь лет назад. Но мы в ХХI веке его слышим всё ясней. «Дегтю много, - негромко, но прямо проговорил Гоголь (отвечая на вопрос о Шевченко. - Авт.), - и даже прибавлю, дегтю больше, чем самой поэзии... его погубили наши умники, натолкнув его на произведения, чуждые истинному таланту. Они всё ещё дожевывают европейские, давно выкинутые жваки (речь о русофобских путешественниках и историках. - Авт.) Русский и малоросс - это души близнецов, пополняющие одна другую, родные и одинаково сильные. Отдавать предпочтение, одной в ущерб другой, невозможно».
Хоть и в пересказе, мы знаем мнение Гоголя. Удивительно, нам недоступно ни одно слово Достоевского о Шевченко. Пусть и шапочно, они были знакомы; Достоевский присутствовал на похоронах автора «Кобзаря».
++++
Обманываться не стоит. Все попытки утвердить мнение, что «Тарас Шевченко - объединяющая личность для украинского и русского народов» - самообман. Он - клин, разламывающий единый православный - в своей основе - народ. Большевики не случайно с 1920-х годов завели обычай повсюду устанавливать ему памятники. В Киеве с мстительностью садист ской статую Шевченко взгромоздили на постамент пам’ятника Николая I. Шевченко на Украине - повсюду, он как Перун во времена до крещения Руси, в каждом селе и городе, его называют «батькой», «отцом», ему поклоняются, к его статуям несут венки. Но Перун - бес. Святой Владимир, прозрев, приняв истину евангельскую, сверг истукан Перуна с кручи Днепровой. Катился, гремел, украшенный драгоценностями кумир.
Непременно наступит черёд и иным, застилающим свет Христов.
