Русский Народ как ребенок:
он не навычен в прениях о вере,
поэтому жидов
надо топить, вешать и жечь
Святитель Геннадий (Гонзов),
Архиепископ Новгородский и Псковский
Шел по Бутырской за хлебом на Савеловский вокзал. Посреди дня. На улицу выбрался впервые после трехсуточной домашней отсидки. Тяжелый похмельный страх перед будничным течением Московской жизни держал взаперти все это время. Серое январское солнышко, под ногами бело и пушисто. На снегу лежит черная кошка, словно спит, разморенная жарой, в ее позе нет окоченения, не видно крови, нет характерного для дохлятины оскала. Будничная жизнь, будничная смерть. Выглядит, как покой.
На возвратном пути, уже взбудораженный вокзальной сутолокой, вновь бросаю осторожный взгляд на несчастное животное: чистая черная шерстка, кошка явно не бездомная. Пройденное время подчеркивает неподвижность черного тельца. Через эту неподвижность к сознанию пробирается волна смертного холода.
Душа ежится и трусит.
Вспоминаю мертвого "бича" на лестнице — это было несколько месяцев назад. Вышел в восемь утра (Суббота) выносить мусор, а он там лежит — с серыми прозрачными раскрытыми глазами, грязный, в капроновой куртке: по лицу заметно, что он переживал, когда останавливалось сердце. Трудно ему было одинокому умирать, совсем нелегко.
Вызванный милиционер по нашему же телефону сообщил дежурные параметры: мертвый мужчина, лет тридцати, умер несколько часов назад, соседи видели его живым еще поздно вечером на том же месте, документов нет, окоченел.
Бедный "мент" так и сторожил его у нас в подъезде до вечера, пока не приехала "труповозка".
Сейчас чаще сталкиваешься в Москве с образом смерти, чем с молодыми мамашами при детских колясках. Может быть, и это нам для того, что в православной духовной практике называется "память смертная".
На нынешнее Крещение во дворе Данилова монастыря было не протолкнуться от народа, который ждал водосвятного молебна в Покровском Храме и раздачу Богоявленской Воды — Великой Агиазмы — Воды Жизни.
Как раз еще длились события в Кизляре и Первомайском, где геройствовал некий Соломон Радуев. Народ стоял молча, без праздничного топтания на месте, как обычно бывает на Крещение или когда светят куличи. Сейчас чувствовалась даже не угрюмость, а какая-то оторопелость. Видно было, что многие впервые пришли в лоно Церковное. Будто отошел от них дух-хранитель кумира Современности, по ритуальным ценникам которого все это — древние стены, купола с крестами, колокола, белые платочки, "обряды" — одна этнография, устарелые обычаи. Дух тот поганый отошел, а люди еще не совсем вспомнили — кто они.
У русских людей, стоящих в безконечной, извивающейся, как лоза, очереди вдруг такое дремучее "старье" проснулось, вспомнили и половцев, и хазаров, и печенегов, и что это обычно для нашей русской истории — набеги диких народов с убийством беззащитных — стариков, женщин, детей... Так было, так есть, так будет. Но еще всколыхнулось что-то совсем маленькое в сердце, как пылинка в солнечном луче, проткнувшем сумрак зашторенной комнаты: старомодная русская вера — ведь есть БОГ!.. Есть Он. Он был с нами! И будет! Будет, какими бы мы глупыми ни были — могучий и мудрый, многоопытный Русский Народ, наваждением Современности превратившийся в одураченного ребенка.
Можно запереться дома, напиться до самозабвения дешевой водки, потом проваляться в похмельной лихорадке три дня. Но если остался жив, и глаза не остекленели, надо выползать на свет Божий, хотя бы пока не для дел и трудов, хотя бы за хлебом телесным. А там будет вразумление, будет урок и дыхание жизни. Даже сквозь холод смерти, даже если увидишь дохлую черную кошку.
Нет сил жить? Да их никогда и не было! Это Господь давал их тебе, а ты транжирил и слепо шел к черному небытию. Давал тогда, когда ты поганился, даст больше сейчас, когда опамятовал. Дыши и не бойся холода, ты русский, ты в России...
Пахра, ночь на 11 февраля 1996 года.
Из сборника «Слушая сверчка»
