В моем семейном архиве есть фотография сентября 1917 года семьи Григорьевых: мой прадед и прабабушка, шесть их красавиц-дочерей в возрасте от пятнадцати до двадцати двух лет, их два сына и зять, снохи, и малолетние внуки. Тринадцать человек на снимке. Лица серьезные, взгляды внимательные, даже у малышей.
Я представляю, как они собрались в "зале" у фотографа, одни рассаживались по креслам и стульям, другие становились во второй ряд. Фотомастер, вероятно, несколько раз тасовал персонажей на фоне расписанного задника, кому как встать или сесть и поворот головы держать, - чтоб соблюсти родовую семейную иерархию и композиционную гармонию всей фотографии. Ведь снимок делался для потомков, на века. Никто из персонажей семейной фотографии и не представлял, что через несколько недель в Петрограде произойдет вооруженный переворот, и все основы их мира будут порушены.
Снимок цвета сепия наклеен на толстую картонную подложку, у которой с тыльной стороны типографским способом напечатана фирменная реклама: крылатая дама в длинном свободном платье гусиным пером пишет текст: "Фотографiя Семена Бове, Петрозаводскъ, Садовая улiца, собствънный домъ. Негативы сохраняются".
Мальчишкой, разглядывая снимок, я завидовал этой даме: "Вот повезло тетке! Крылатая! - летай, где хочешь! И перья не надо покупать, - выдернула у себя свежее перышко, - и пиши, хоть на заборе!" Мы тогда учились писать по прописям перьевыми ручками, автоматические ручки разрешались только пятиклассникам, а шариковых еще не придумали.
На снимке среди родственников и чуть повыше и справа от мужа и сына моя будущая бабушка, Наталья Тимофеевна Григорьева (1897 - 1961). Она в 1914 вышла замуж за офицера таможенной охраны Николая Карловича Салтупа, родом из прибалтийских немцев (1885 - ?)
Незадолго до революции родился мой отец Борис Николаевич Салтуп (1916 - 1990), - на снимке, в центре, он годовалый малыш на руках у Николая Карловича.
Дед Николай Карлович пропал в восемнадцатом году...
По наследству от деда мне досталось: две фотографии, несколько авантюрный и упертый характер и странная неславянская фамилия.
По семейным преданиям, поручик Салтуп оказался в Олонецкой губернии совершенно случайно. Служил Николай Карлович на Дальнем Востоке на таможенном посту между Российской Империей и Китаем Поднебесным. В ту пору скончался в Санкт-Петербурге крупный чиновник китайского посольства, и для него везли через дедовский таможенный пост специальный гроб из Китая. Шикарный лакированный ларец - пузатый, на полтора куба объемом, - опирался на резные золоченые ножки.
Николай Карлович потребовал ларчик вскрыть.
Китайские чиновники уговаривали его: "Нельзя, мол! Он освящен по нашему обряду! Святость нарушится! Как же мы своего бонзу в оскверненном гробу обратно в Поднебесную повезем? Скандал! Дипломатический скандал на весь мир!" - "Ничего не знаю! Действую по Присяге и согласно Таможенного Устава!" - ответствовал дед.
Китайцы и взятку крупную ему сулили, и начальством грозили, мол, жалобами изведут...
Но Николай Карлович уперся на своем и (вот эту "салтуповскую упертость" я всю жизнь в себе таскаю, как родовое заклятие, и сколько же мне за неё пеняли, и сколько же мне она хлопот доставила!)...гроб лаковый вскрыли.
Освященный гроб на золоченых ножках с горкой, по самую лаковую крышку был набит опиумными шариками, как шкатулка драгоценностями. Дело происходило в 1909 или в 1910 году: в северной столице начинался "серебряный век", мистика, увлечение культурой Востока и новая мода - курение опия.
Китайцы, сопровождавшие гроб, решили подзаработать на контрабанде модного зелья, мол, мертвому бонзе хуже от запаха опиума не будет, а им прибыль. Они и своего китайского императора-богдыхана поручение исполнят, и сами в накладе не останутся!
Но упертый поручик Н.К. Салтуп не только присягу Царю и Отечеству сохранил, но и сам в прибыли оказался! Почти по анекдоту о хитроумной девице, которая смогла и капитал приобрести, и честь девичью соблюсти.
В те годы действовал отличный принцип: если таможенный офицер ловит контрабанду, то четвертая часть её стоимости достается самому офицеру. Опиум тогда ценился высоко, его использовали как наркоз и лекарство от нервного расстройства.
Получив призовые деньги и благодарность за верную службу, мой дед вышел в отставку и укатил в Санкт-Петербург, где за год-полтора деньги прокутил. Потом отставной поручик неожиданно оказался в Петрозаводске, где познакомился с семьей Григорьевых и влюбился в Наталью Тимофеевну.
На старом снимке слева от моей девятнадцатилетней бабушки стоит её старшая сестра Марья Тимофеевна (1895 - 1937), которая была замужем за предпоследним Барклаем-де-Толли, праправнуком того самого Михаила Богдановича Барклая-де-Толли (1761 - 1818), героя Отечественной войны 1812 года.
Сергей Михайлович Барклай-де-Толли (1883 - 1937) по семейной традиции стал профессиональным военным, воевал поручиком в русско-японскую, штабс-капитаном и подполковником в первую мировую, в гражданскую служил в Красной армии военспецом, потом был на штабной и преподавательской работе. Учил военному делу красных курсантов, будущих полковников и генералов Второй мировой войны...
Его расстреляли вместе с женой в 1937 году.
"За что?" - "А за то!"
И вопрос такой задавать подло...
Их сын Анатолий уже не считался Барклаем-де-Толли, носил фамилию матери (на всякий случай). Двоюродный брат моего отца Анатолий Григорьев (1923 - 1943) должен был попасть в лагерь для малолеток или повторить судьбу своих родителей (по сталинским законам детей "врагов народа" можно было расстреливать с двенадцати лет). Но Толик сбежал из "домзака" НКВД, беспризорничал, воровал, ездил на товарняках из города в город, потому и выжил.
Время было страшное.
И через тридцать лет мама только один раз - и то почему-то полушепотом, - рассказала мне, как в самый пик арестов, в тридцать седьмом, обычно ближе к вечеру, почти каждый день проскакивал по улицам на лошади одинокий милиционер в синих галифе. Он сидел в седле пригнувшись, зло хлестал коня по крупу сложенной плеткой и кричал: "По домам! По домам! По домам! По домам..."
Люди прятались.
Вслед за конником на улицу въезжал грузовик с вооруженными людьми. Грузовиков тогда в городе было не много, десятка полтора на весь Петрозаводск, столицу Карельской Автономной Советской Социалистической Республики.
И начинались аресты.
Вчера из Шураевского дома забрали, сегодня из Сухановского... Потом из Пикалевского, потом у Морозовых, потом у Ямщиковых кого-то взяли...
Люди сидели по домам молча, не теплили свет, не выглядывали из-за задернутых занавесок и загадывали: - "Лишь бы не к нам, лишь бы не к нам... Лишь бы..."
Забрали и деда моего, Константина Степановича Яковлева, маминого отца (1881 - 1938). Он не был ни партийным, ни начальником, никуда не высовывался и правды не искал, - всю жизнь работал слесарем на Александровском (потом, "Онежском тракторном") заводе. Как нынче говорят, - простой работяга. Правда, он был верующим человеком, церковное пение любил и в свободное время руководил церковным хором при Александро-Невском соборе.
Хоры Бортнянского и Гречанинова большевики приравняли к к/р (контр-революционной) агитации.
Родственникам деда объявили: - "Десять лет без права переписки!"
А на самом деле - убили.
Только через двадцать четыре года, в шестьдесят первом, мама и бабушка получили справку о посмертной реабилитации Константина Степановича и узнали, что деда давным-давно расстреляли. Еще в тридцать восьмом году в Сулажгоре, под Петрозаводском. (А бабушка ждала, все эти годы ждала и надеялась).
Даже могилы от деда не сохранилось: в пятидесятые годы советская власть устроила в Сулажгоре песчаный карьер, и кости моего деда Константина Степановича Яковлева вместе с костями других жертв "воистину народной власти" пережгли способом горячей прессовки на кирпичи.
Помните, у Багрицкого:
Гвозди бы делать из этих людей!
Не было б крепче в мире гвоздей!
Не знаю, как там с гвоздями: сколько их наделано, и куда вколочено? А кирпичей из останков невинных людей коммунисты напекли много... Много силикатных кирпичей в стенах петрозаводских домов. Каждому кирпичу не поклонишься...
Родители мои поженились рано, в 1938 году, когда отец окончил Сельскохозяйственную академию в г. Пушкине. Они были знакомы с детства, родились в одном году и жили в Петрозаводске на одной улице (когда-то Гористая, сейчас улица Варламова, рядом с Алексанро-Невским собором).
Мама рассказывала, как к ним, молодоженам, в 38-м году приехал Анатолий де Толли, - грязный, оборванный подросток, - юркий, быстрый, смелый. Отмылся, поел, нашлась кой-какая одежда для него, из которой мой отец вырос.
На второй день пошли они с мамой в Гостиный двор (который до войны стоял на площади Кирова и был взорван большевиками в 1941 году). Вдруг он исчез на несколько минут, потом появляется и чинно преподносит маме большую коробку шоколадных конфет.
- Толя! Откуда конфеты?
- Тонечка! Простите за опоздание, - это Вам подарок к свадьбе!
Оказывается, Толик стал очень ловким карманником. "Бомбанул клиф". В переводе с фени на нормальный русский: "Украл бумажник".
Мой отец, конечно, отругал его на правах старшего брата, а мама на всю жизнь запомнила те "ужасно дорогие" конфеты, ценой в её двухмесячную зарплату медсестры. Единственный подарок к свадьбе. Коробку из-под конфет мама сберегла в эвакуации.
Коробка еще лет тридцать служила для моей мамы "сейфом" для семейных фотографий, каких-то желтых листочков с тусклыми карандашными буквами и билетиков от оперных спектаклей.
Я помню её: на крышке сурово скалятся вверх и направо Красноармеец, Краснофлотец и Летчик на фоне золотого барельефа Сталина. И надпись: "Конфеты юбилейные - ХХ лет создания Р-К-К-А".
Краснофлотцу я по малолетней глупости подрисовал черную пиратскую повязку через глаз, - ведь он по морям плавает? Значит - пират! Сообразил я, и был наказан ремнем по седалищу.
Тем коробочка и запомнилась. Потом мама купила альбом для фотографий, и коробка с одноглазым краснофлотцем куда-то пропала.
Беспризорник Анатолий прожил в семье моих родителей недолго, месяца четыре, моему отцу удалось выправить братану паспорт на фамилию "Григорьев". В графе "отец" надо было ставить прочерк или другое отчество. Посовещались и решили дать отчество по моему отцу: "Борисович". Хотя "отец" был старше "сына" всего лишь на семь лет.
Мама рассказывала, что она, шутя, по-семейному, иногда ругала Толика "Барклаем".
- Ах ты, Барклай шебутной!
Тогда ей было невдомек, что эта фамилия одна из самых славных в истории России, - ведь пропаганда воспевала имена, которые мы через семьдесят лет не помним и не знаем.
Кто тогда стоял в первых рядах расстрельщиков, палачей и доносчиков? Гордятся ли их сыновья и внуки доносами отцов и дедов?
Где их потомки? Кресла высокие занимают и речи по "ящику" произносят? Или места на шконке делят и на сокамерников пальцы веером топорщат?
Газеты той поры даже сейчас на спецхране...
Интересно, кого из нынешних, кто сейчас на плаву и наверху, наши потомки через семьдесят лет вспомнят добрым словом, и вообще, - вспомнят?
В 1939 году отца взяли в армию, пять лет он служил на Дальнем Востоке, под Благовещенском. В тех же местах, где отличился когда-то его отец-таможенник. Сталин всю войну опасался нападения японцев. И потому в действующую, на фронт, отпускали только тех офицеров Особой Дальневосточной Армии, у кого ближайший родственник в бою погиб.
В 1943 под Курском пал смертью храбрых младший лейтенант Анатолий Григорьев, последний в роду Барклаев. Только тогда мой будущий отец, старший лейтенант Борис Николаевич Салтуп, смог по рапорту попасть на фронт.
"Прошу предоставить мне возможность отомстить за гибель двоюродного брата", - и так далее, как положено в казенных рапортах.
Воевал отец в Восточной Пруссии, в 44-м был тяжело ранен (правая рука до конца жизни осталась полускрюченной), награжден боевыми орденами и медалями, служил до 1949 года, - судьба как у сотен тысяч и миллионов его сверстников...
В семидесятых годах я учился в Питере, тогда еще Ленинграде, чтобы доехать до общаги в студгородок, надо было делать пересадку у Казанского собора. Первые годы в Питере друзей у меня не было, родственные визиты, чаепития и расспросы я не люблю. Город большой, холеный и холодный. Мне, провинциалу, иногда было тоскливо. И я любил посидеть на заснеженной скамейке у фонтана перед собором, спиной к "бронзовому дядьке" Михаилу Богдановичу. По официальным документам - Михаилу Андреасу. Барклай-де-Толли происходил из семьи шотландских дворян, перебравшихся в Ригу еще в 17 веке, отчество у них не практиковалось. Приятно было покурить, пивка попить, подумать обо всем без суеты, - ощутить спиной и затылком нечто незыблемое и честное.
Их там два бронзовых тезки до сих пор стоят: Михаил Илларионович Кутузов и Михаил Богданович Барклай-де-Толли. "Светлейшие" князья, не наследственные, - славу и титул оба заслужили талантом, отвагою и верностью, а не от удачливых отцов унаследовали. Михаил Богданович с пятнадцати лет армейскую лямку тянул, а не в лейб-гвардии на придворных балах выплясывал, - посмотрите его послужной список!
В 1932 году "старорежимные" памятники должны были пойти на переплавку. Даже Медного всадника коммунисты хотели пустить на гильзы для Мировой Революции. Каким-то чудом удалось отстоять двух императоров (Петра I и Николая I) и трех светлейших князей (Суворова, Кутузова и Барклая-де-Толли), а "Александра II Миротворца" (работы Паоло Трубецкого) больше полувека русские люди прятали во внутреннем дворе Русского Музея, куда ни посетители, ни обкомовцы не заглядывали.
По всем законам истории и генеалогии Генерал-фельдмаршалу, военному министру, графу и светлейшему князю Михаилу Богдановичу Барклаю-де-Толли я не родственник, даже не седьмая вода на киселе, - но! - отдавший жизнь за Отечество его далекий прямой потомок, Анатолий Сергеевич Барклай-де-Толли (мой двоюродный навечно двадцатилетний дядька), и я, - под одним отчеством...
Слова "Отчество" и "Отечество" не даром из одного корня растут.
С этим отчеством Анатолий Борисович Григорьев выжил в тридцать восьмом и погиб в сорок третьем, а я, вот, до сих пор живу и помню.
Я представляю, как они собрались в "зале" у фотографа, одни рассаживались по креслам и стульям, другие становились во второй ряд. Фотомастер, вероятно, несколько раз тасовал персонажей на фоне расписанного задника, кому как встать или сесть и поворот головы держать, - чтоб соблюсти родовую семейную иерархию и композиционную гармонию всей фотографии. Ведь снимок делался для потомков, на века. Никто из персонажей семейной фотографии и не представлял, что через несколько недель в Петрограде произойдет вооруженный переворот, и все основы их мира будут порушены.Снимок цвета сепия наклеен на толстую картонную подложку, у которой с тыльной стороны типографским способом напечатана фирменная реклама: крылатая дама в длинном свободном платье гусиным пером пишет текст: "Фотографiя Семена Бове, Петрозаводскъ, Садовая улiца, собствънный домъ. Негативы сохраняются".
Мальчишкой, разглядывая снимок, я завидовал этой даме: "Вот повезло тетке! Крылатая! - летай, где хочешь! И перья не надо покупать, - выдернула у себя свежее перышко, - и пиши, хоть на заборе!" Мы тогда учились писать по прописям перьевыми ручками, автоматические ручки разрешались только пятиклассникам, а шариковых еще не придумали.
На снимке среди родственников и чуть повыше и справа от мужа и сына моя будущая бабушка, Наталья Тимофеевна Григорьева (1897 - 1961). Она в 1914 вышла замуж за офицера таможенной охраны Николая Карловича Салтупа, родом из прибалтийских немцев (1885 - ?)
Незадолго до революции родился мой отец Борис Николаевич Салтуп (1916 - 1990), - на снимке, в центре, он годовалый малыш на руках у Николая Карловича.
Дед Николай Карлович пропал в восемнадцатом году...
По наследству от деда мне досталось: две фотографии, несколько авантюрный и упертый характер и странная неславянская фамилия.
По семейным преданиям, поручик Салтуп оказался в Олонецкой губернии совершенно случайно. Служил Николай Карлович на Дальнем Востоке на таможенном посту между Российской Империей и Китаем Поднебесным. В ту пору скончался в Санкт-Петербурге крупный чиновник китайского посольства, и для него везли через дедовский таможенный пост специальный гроб из Китая. Шикарный лакированный ларец - пузатый, на полтора куба объемом, - опирался на резные золоченые ножки.
Николай Карлович потребовал ларчик вскрыть.
Китайские чиновники уговаривали его: "Нельзя, мол! Он освящен по нашему обряду! Святость нарушится! Как же мы своего бонзу в оскверненном гробу обратно в Поднебесную повезем? Скандал! Дипломатический скандал на весь мир!" - "Ничего не знаю! Действую по Присяге и согласно Таможенного Устава!" - ответствовал дед.
Китайцы и взятку крупную ему сулили, и начальством грозили, мол, жалобами изведут...
Но Николай Карлович уперся на своем и (вот эту "салтуповскую упертость" я всю жизнь в себе таскаю, как родовое заклятие, и сколько же мне за неё пеняли, и сколько же мне она хлопот доставила!)...гроб лаковый вскрыли.
Освященный гроб на золоченых ножках с горкой, по самую лаковую крышку был набит опиумными шариками, как шкатулка драгоценностями. Дело происходило в 1909 или в 1910 году: в северной столице начинался "серебряный век", мистика, увлечение культурой Востока и новая мода - курение опия.
Китайцы, сопровождавшие гроб, решили подзаработать на контрабанде модного зелья, мол, мертвому бонзе хуже от запаха опиума не будет, а им прибыль. Они и своего китайского императора-богдыхана поручение исполнят, и сами в накладе не останутся!
Но упертый поручик Н.К. Салтуп не только присягу Царю и Отечеству сохранил, но и сам в прибыли оказался! Почти по анекдоту о хитроумной девице, которая смогла и капитал приобрести, и честь девичью соблюсти.
В те годы действовал отличный принцип: если таможенный офицер ловит контрабанду, то четвертая часть её стоимости достается самому офицеру. Опиум тогда ценился высоко, его использовали как наркоз и лекарство от нервного расстройства.
Получив призовые деньги и благодарность за верную службу, мой дед вышел в отставку и укатил в Санкт-Петербург, где за год-полтора деньги прокутил. Потом отставной поручик неожиданно оказался в Петрозаводске, где познакомился с семьей Григорьевых и влюбился в Наталью Тимофеевну.
На старом снимке слева от моей девятнадцатилетней бабушки стоит её старшая сестра Марья Тимофеевна (1895 - 1937), которая была замужем за предпоследним Барклаем-де-Толли, праправнуком того самого Михаила Богдановича Барклая-де-Толли (1761 - 1818), героя Отечественной войны 1812 года.
Сергей Михайлович Барклай-де-Толли (1883 - 1937) по семейной традиции стал профессиональным военным, воевал поручиком в русско-японскую, штабс-капитаном и подполковником в первую мировую, в гражданскую служил в Красной армии военспецом, потом был на штабной и преподавательской работе. Учил военному делу красных курсантов, будущих полковников и генералов Второй мировой войны...
Его расстреляли вместе с женой в 1937 году.
"За что?" - "А за то!"
И вопрос такой задавать подло...
Их сын Анатолий уже не считался Барклаем-де-Толли, носил фамилию матери (на всякий случай). Двоюродный брат моего отца Анатолий Григорьев (1923 - 1943) должен был попасть в лагерь для малолеток или повторить судьбу своих родителей (по сталинским законам детей "врагов народа" можно было расстреливать с двенадцати лет). Но Толик сбежал из "домзака" НКВД, беспризорничал, воровал, ездил на товарняках из города в город, потому и выжил.
Время было страшное.
И через тридцать лет мама только один раз - и то почему-то полушепотом, - рассказала мне, как в самый пик арестов, в тридцать седьмом, обычно ближе к вечеру, почти каждый день проскакивал по улицам на лошади одинокий милиционер в синих галифе. Он сидел в седле пригнувшись, зло хлестал коня по крупу сложенной плеткой и кричал: "По домам! По домам! По домам! По домам..."
Люди прятались.
Вслед за конником на улицу въезжал грузовик с вооруженными людьми. Грузовиков тогда в городе было не много, десятка полтора на весь Петрозаводск, столицу Карельской Автономной Советской Социалистической Республики.
И начинались аресты.
Вчера из Шураевского дома забрали, сегодня из Сухановского... Потом из Пикалевского, потом у Морозовых, потом у Ямщиковых кого-то взяли...
Люди сидели по домам молча, не теплили свет, не выглядывали из-за задернутых занавесок и загадывали: - "Лишь бы не к нам, лишь бы не к нам... Лишь бы..."
Забрали и деда моего, Константина Степановича Яковлева, маминого отца (1881 - 1938). Он не был ни партийным, ни начальником, никуда не высовывался и правды не искал, - всю жизнь работал слесарем на Александровском (потом, "Онежском тракторном") заводе. Как нынче говорят, - простой работяга. Правда, он был верующим человеком, церковное пение любил и в свободное время руководил церковным хором при Александро-Невском соборе.
Хоры Бортнянского и Гречанинова большевики приравняли к к/р (контр-революционной) агитации.
Родственникам деда объявили: - "Десять лет без права переписки!"
А на самом деле - убили.
Только через двадцать четыре года, в шестьдесят первом, мама и бабушка получили справку о посмертной реабилитации Константина Степановича и узнали, что деда давным-давно расстреляли. Еще в тридцать восьмом году в Сулажгоре, под Петрозаводском. (А бабушка ждала, все эти годы ждала и надеялась).
Даже могилы от деда не сохранилось: в пятидесятые годы советская власть устроила в Сулажгоре песчаный карьер, и кости моего деда Константина Степановича Яковлева вместе с костями других жертв "воистину народной власти" пережгли способом горячей прессовки на кирпичи.
Помните, у Багрицкого:
Гвозди бы делать из этих людей!
Не было б крепче в мире гвоздей!
Не знаю, как там с гвоздями: сколько их наделано, и куда вколочено? А кирпичей из останков невинных людей коммунисты напекли много... Много силикатных кирпичей в стенах петрозаводских домов. Каждому кирпичу не поклонишься...
Родители мои поженились рано, в 1938 году, когда отец окончил Сельскохозяйственную академию в г. Пушкине. Они были знакомы с детства, родились в одном году и жили в Петрозаводске на одной улице (когда-то Гористая, сейчас улица Варламова, рядом с Алексанро-Невским собором).
Мама рассказывала, как к ним, молодоженам, в 38-м году приехал Анатолий де Толли, - грязный, оборванный подросток, - юркий, быстрый, смелый. Отмылся, поел, нашлась кой-какая одежда для него, из которой мой отец вырос.
На второй день пошли они с мамой в Гостиный двор (который до войны стоял на площади Кирова и был взорван большевиками в 1941 году). Вдруг он исчез на несколько минут, потом появляется и чинно преподносит маме большую коробку шоколадных конфет.
- Толя! Откуда конфеты?
- Тонечка! Простите за опоздание, - это Вам подарок к свадьбе!
Оказывается, Толик стал очень ловким карманником. "Бомбанул клиф". В переводе с фени на нормальный русский: "Украл бумажник".
Мой отец, конечно, отругал его на правах старшего брата, а мама на всю жизнь запомнила те "ужасно дорогие" конфеты, ценой в её двухмесячную зарплату медсестры. Единственный подарок к свадьбе. Коробку из-под конфет мама сберегла в эвакуации.
Коробка еще лет тридцать служила для моей мамы "сейфом" для семейных фотографий, каких-то желтых листочков с тусклыми карандашными буквами и билетиков от оперных спектаклей.
Я помню её: на крышке сурово скалятся вверх и направо Красноармеец, Краснофлотец и Летчик на фоне золотого барельефа Сталина. И надпись: "Конфеты юбилейные - ХХ лет создания Р-К-К-А".
Краснофлотцу я по малолетней глупости подрисовал черную пиратскую повязку через глаз, - ведь он по морям плавает? Значит - пират! Сообразил я, и был наказан ремнем по седалищу.
Тем коробочка и запомнилась. Потом мама купила альбом для фотографий, и коробка с одноглазым краснофлотцем куда-то пропала.
Беспризорник Анатолий прожил в семье моих родителей недолго, месяца четыре, моему отцу удалось выправить братану паспорт на фамилию "Григорьев". В графе "отец" надо было ставить прочерк или другое отчество. Посовещались и решили дать отчество по моему отцу: "Борисович". Хотя "отец" был старше "сына" всего лишь на семь лет.
Мама рассказывала, что она, шутя, по-семейному, иногда ругала Толика "Барклаем".
- Ах ты, Барклай шебутной!
Тогда ей было невдомек, что эта фамилия одна из самых славных в истории России, - ведь пропаганда воспевала имена, которые мы через семьдесят лет не помним и не знаем.
Кто тогда стоял в первых рядах расстрельщиков, палачей и доносчиков? Гордятся ли их сыновья и внуки доносами отцов и дедов?
Где их потомки? Кресла высокие занимают и речи по "ящику" произносят? Или места на шконке делят и на сокамерников пальцы веером топорщат?
Газеты той поры даже сейчас на спецхране...
Интересно, кого из нынешних, кто сейчас на плаву и наверху, наши потомки через семьдесят лет вспомнят добрым словом, и вообще, - вспомнят?
В 1939 году отца взяли в армию, пять лет он служил на Дальнем Востоке, под Благовещенском. В тех же местах, где отличился когда-то его отец-таможенник. Сталин всю войну опасался нападения японцев. И потому в действующую, на фронт, отпускали только тех офицеров Особой Дальневосточной Армии, у кого ближайший родственник в бою погиб.
В 1943 под Курском пал смертью храбрых младший лейтенант Анатолий Григорьев, последний в роду Барклаев. Только тогда мой будущий отец, старший лейтенант Борис Николаевич Салтуп, смог по рапорту попасть на фронт.
"Прошу предоставить мне возможность отомстить за гибель двоюродного брата", - и так далее, как положено в казенных рапортах.
Воевал отец в Восточной Пруссии, в 44-м был тяжело ранен (правая рука до конца жизни осталась полускрюченной), награжден боевыми орденами и медалями, служил до 1949 года, - судьба как у сотен тысяч и миллионов его сверстников...
В семидесятых годах я учился в Питере, тогда еще Ленинграде, чтобы доехать до общаги в студгородок, надо было делать пересадку у Казанского собора. Первые годы в Питере друзей у меня не было, родственные визиты, чаепития и расспросы я не люблю. Город большой, холеный и холодный. Мне, провинциалу, иногда было тоскливо. И я любил посидеть на заснеженной скамейке у фонтана перед собором, спиной к "бронзовому дядьке" Михаилу Богдановичу. По официальным документам - Михаилу Андреасу. Барклай-де-Толли происходил из семьи шотландских дворян, перебравшихся в Ригу еще в 17 веке, отчество у них не практиковалось. Приятно было покурить, пивка попить, подумать обо всем без суеты, - ощутить спиной и затылком нечто незыблемое и честное.
Их там два бронзовых тезки до сих пор стоят: Михаил Илларионович Кутузов и Михаил Богданович Барклай-де-Толли. "Светлейшие" князья, не наследственные, - славу и титул оба заслужили талантом, отвагою и верностью, а не от удачливых отцов унаследовали. Михаил Богданович с пятнадцати лет армейскую лямку тянул, а не в лейб-гвардии на придворных балах выплясывал, - посмотрите его послужной список!
В 1932 году "старорежимные" памятники должны были пойти на переплавку. Даже Медного всадника коммунисты хотели пустить на гильзы для Мировой Революции. Каким-то чудом удалось отстоять двух императоров (Петра I и Николая I) и трех светлейших князей (Суворова, Кутузова и Барклая-де-Толли), а "Александра II Миротворца" (работы Паоло Трубецкого) больше полувека русские люди прятали во внутреннем дворе Русского Музея, куда ни посетители, ни обкомовцы не заглядывали.
По всем законам истории и генеалогии Генерал-фельдмаршалу, военному министру, графу и светлейшему князю Михаилу Богдановичу Барклаю-де-Толли я не родственник, даже не седьмая вода на киселе, - но! - отдавший жизнь за Отечество его далекий прямой потомок, Анатолий Сергеевич Барклай-де-Толли (мой двоюродный навечно двадцатилетний дядька), и я, - под одним отчеством...
Слова "Отчество" и "Отечество" не даром из одного корня растут.
С этим отчеством Анатолий Борисович Григорьев выжил в тридцать восьмом и погиб в сорок третьем, а я, вот, до сих пор живу и помню.
