11 января (29 декабря по ст.ст.) исполняется 125 лет со дня рождения известного писателя, академика АН СССР с 1939 г., члена комиссии по расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков (1942) графа Алексея Николаевича Толстого (1883-1945).
Его отцом был граф Николай Александрович Толстой (1849-1900), а матерью - Александра Леонтьевна, урожденная Тургенева, двоюродная внучка декабриста Николая Тургенева.
Его романы "Аэлита" и "Гиперболоид инженера Гарина" стали классикой русской фантастики. Творчество Толстого было отмечено множеством наград, в том числе даже тремя Сталинскими премиями (1941, 1943, 1946 посмертно) - за трилогию "Хождение по мукам", за роман "Петр Первый" и за пьесу "Иван Грозный".
Поэт Е. Евтушенко заметил: "Еще в отрочестве потряс меня Алексей Толстой рассказом "Гадюка" - по сути, трагическим мини-романом всего на сорока страницах".
Однако большинство из нас впервые познакомилось с творчеством А. Толстого по знаменитой сказке про деревянного человечка с длинным носом и "коротенькими мыслями" - "Золотой ключик, или Приключения Буратино". Симпатичный персонаж приглянулся нашим детям гораздо больше, чем его прообраз - Пиноккио из книжки Карло Коллоди. Не одно поколение критиков отмечает, что сказка Толстого - добрее, веселее и человечней, чем "первоисточник". (Новые поколения детворы знают Буратино по прекрасной экранизации 1975 г. режиссера Леонида Нечаева, с замечательной музыкой Алексея Рыбникова.)
А. Толстой был женат на талантливой поэтессе Наталье Крандиевской, которая на те два десятка лет, что была за ним замужем, когда рожала и растила ему детей, прекратила свои литературные занятия. Толстой потом ее оставил.
Про Толстого ходило много злоязычных анекдотов. Вот один из них: "Лакей в белых перчатках открывает почтальону дверь в доме Алексея Толстого на улице Алексея Толстого. "Кто распишется в получении?" - спрашивает почтальон. "Извините, граф уехал в наркомат", - чопорно кланяется лакей".
Экстремальны "аввакумовские", бескомпромиссные строки Б. Чичибабина: "Я грех свячу тоской. Мне жалко негодяев - как Алексей Толстой и Валентин Катаев".
Исследователь творчества А. Толстого современный прозаик Алексей Варламов нисколько не скрывает неприглядность в развитии этого писателя. Но когда читатель совсем уж готов с омерзением отвернуться от героя, тут он вдруг и появляется в очередном отрывке мемуара - большой, породистый, громогласный, остроумно рассказывающий, талантливый, мощный, широкий, из булгаковского "Театрального романа", из собственной прозы, из воспоминаний, из телеграммы Бунина после прочтения "Петра": "Алешка. Хоть ты и сволочь, мать твою... но талантливый писатель. Продолжай в том же духе". Или из письма сына Цветаевой Мура, пригретого Толстыми после гибели Марины: "Сам маэстро остроумен, груб, похож на танк и любит мясо".
Однако красноречивей всего писатель рассказывает о себе сам, в частных заметках. Потому предлагаем вашему вниманию выдержки из дневников и писем А. Н. Толстого.
* * *
Оглядываясь, думаю, что потребность в творчестве определилась одиночеством детских лет: я рос один в созерцании, в растворении среди великих явлений земли и неба. Июльские молнии над темным садом; осенние туманы, как молоко; сухая веточка, скользящая под ветром на первом ледку пруда; зимние вьюги, засыпающие сугробами избы до самых труб; весенний шум вод, крик грачей, прилетавших на прошлогодние гнезда; люди в круговороте времен года, рождение и смерть, как восход и закат солнца, как судьба зерна; животные, птицы; козявки с красными рожицами, живущие в щелях земли; запах спелого яблока, запах костра в сумеречной лощине; мой друг Мишка Коряшонок и его рассказы; зимние вечера под лампой, книги, мечтательность (учился я, разумеется, скверно)... вот поток дивных явлений, лившийся в глаза, в уши, вдыхаемый, осязаемый... Я медленно созревал, в дальнейшем медленно вживался в современность, но, вжившись, воспринял ее всеми чувствами. Меня могут упрекать в чрезмерной эпичности, но происходит она не от безразличия, а от любви к жизни, к людям, к бытию.
* * *
Бунину Толстой прямо говорил: "Никогда ничего путного не выйдет из вас в смысле житейском, не умеете вы себя подавать людям! Вот как, например, невыгодно одеваетесь вы. Вы худы, хорошего роста, есть в вас что-то старинное, портретное. Вот и следовало бы вам отпустить длинную узкую бородку, длинные усы, носить длинный сюртук в талию, рубашки голландского полотна с этаким артистически раскинутым воротом, подвязанным большим бантом черного шелка, длинные до плеч волосы на прямой ряд, отрастить чудесные ногти, украсить указательный палец правой руки каким-нибудь загадочным перстнем, курить маленькие гаванские сигаретки, а не пошлые папиросы... Это мошенничество, по-вашему? Да кто ж теперь не мошенничает так или иначе, между прочим, и наружностью! Ведь вы сами об этом постоянно говорите! И правда - один, видите ли, символист, другой - марксист, третий - футурист, четвертый - будто бы бывший босяк... И все наряжены: Маяковский носит женскую желтую кофту, Андреев и Шаляпин - поддевки, русские рубахи навыпуск, сапоги с лаковыми голенищами. Блок бархатную блузу и кудри... Все мошенничают, дорогой мой!"
* * *
Какая это леденящая вещь, почти равная уголовному преступлению, - минута скуки на сцене или пятьдесят страниц вязкой скуки в романе. Никогда, никакими силами вы не заставите читателя познавать мир через скуку.
* * *
Нужно сознаться, - будь я матерьяльно обеспеченным человеком (а я таким никогда не был), - я написал бы, наверно, значительно меньше и продукция моя была бы, наверно, хуже. Начало почти всегда происходит под матерьяльным давлением (авансы, контракты, обещания и пр.) "Детство Никиты" написано оттого, что я обещал маленькому издателю для журнальчика детский рассказик. Начал - и будто открылось окно в далекое прошлое со всем очарованием, нежной грустью и острыми восприятиями природы, какие бывают в детстве.
* * *
Я циник, мне на все наплевать! Я - простой смертный, который хочет жить, хорошо жить, и все тут. Мое литературное творчество? Мне и на него наплевать! Нужно писать пропагандные пьесы? Черт с ним, я их напишу! Но только - это не так легко, как можно подумать. Нужно склеивать столько различных нюансов! Я написал моего "Азефа", и он провалился в дыру. Я написал "Петра Первого", и он тоже попал в ту же западню. Пока я писал его, видишь ли, "отец народов" пересмотрел историю России. Петр Великий стал, без моего ведома, "пролетарским царем" и прототипом нашего Иосифа! Я переписал заново, в согласии с открытиями партии, а теперь я готовлю третью, и, надеюсь, последнюю вариацию этой вещи, так как вторая вариация тоже не удовлетворила нашего Иосифа. Я уже вижу передо мной всех Иванов Грозных и прочих Распутиных реабилитированными, ставшими марксистами и прославленными. Мне наплевать! Эта гимнастика меня даже забавляет! Приходится, действительно, быть акробатом. Мишка Шолохов, Сашка Фадеев, Илья Эренбрюки - все они акробаты. Но они - не графы. А я - граф, черт подери! И наша знать (чтоб ей лопнуть!) сумела дать слишком мало акробатов! Понял? Моя доля очень трудна...
* * *
Мне кажется, что юмор - это и есть то, что отличает хорошего писателя от плохого. Чудесный, божественный юмор - непременное качество всех больших русских писателей прошлого и лучших из наших современных.
А.Н.Толстой
Его отцом был граф Николай Александрович Толстой (1849-1900), а матерью - Александра Леонтьевна, урожденная Тургенева, двоюродная внучка декабриста Николая Тургенева.
Его романы "Аэлита" и "Гиперболоид инженера Гарина" стали классикой русской фантастики. Творчество Толстого было отмечено множеством наград, в том числе даже тремя Сталинскими премиями (1941, 1943, 1946 посмертно) - за трилогию "Хождение по мукам", за роман "Петр Первый" и за пьесу "Иван Грозный".Поэт Е. Евтушенко заметил: "Еще в отрочестве потряс меня Алексей Толстой рассказом "Гадюка" - по сути, трагическим мини-романом всего на сорока страницах".
Однако большинство из нас впервые познакомилось с творчеством А. Толстого по знаменитой сказке про деревянного человечка с длинным носом и "коротенькими мыслями" - "Золотой ключик, или Приключения Буратино". Симпатичный персонаж приглянулся нашим детям гораздо больше, чем его прообраз - Пиноккио из книжки Карло Коллоди. Не одно поколение критиков отмечает, что сказка Толстого - добрее, веселее и человечней, чем "первоисточник". (Новые поколения детворы знают Буратино по прекрасной экранизации 1975 г. режиссера Леонида Нечаева, с замечательной музыкой Алексея Рыбникова.)
А. Толстой был женат на талантливой поэтессе Наталье Крандиевской, которая на те два десятка лет, что была за ним замужем, когда рожала и растила ему детей, прекратила свои литературные занятия. Толстой потом ее оставил.
Про Толстого ходило много злоязычных анекдотов. Вот один из них: "Лакей в белых перчатках открывает почтальону дверь в доме Алексея Толстого на улице Алексея Толстого. "Кто распишется в получении?" - спрашивает почтальон. "Извините, граф уехал в наркомат", - чопорно кланяется лакей".
Экстремальны "аввакумовские", бескомпромиссные строки Б. Чичибабина: "Я грех свячу тоской. Мне жалко негодяев - как Алексей Толстой и Валентин Катаев".
Исследователь творчества А. Толстого современный прозаик Алексей Варламов нисколько не скрывает неприглядность в развитии этого писателя. Но когда читатель совсем уж готов с омерзением отвернуться от героя, тут он вдруг и появляется в очередном отрывке мемуара - большой, породистый, громогласный, остроумно рассказывающий, талантливый, мощный, широкий, из булгаковского "Театрального романа", из собственной прозы, из воспоминаний, из телеграммы Бунина после прочтения "Петра": "Алешка. Хоть ты и сволочь, мать твою... но талантливый писатель. Продолжай в том же духе". Или из письма сына Цветаевой Мура, пригретого Толстыми после гибели Марины: "Сам маэстро остроумен, груб, похож на танк и любит мясо".
Однако красноречивей всего писатель рассказывает о себе сам, в частных заметках. Потому предлагаем вашему вниманию выдержки из дневников и писем А. Н. Толстого.
* * *
Оглядываясь, думаю, что потребность в творчестве определилась одиночеством детских лет: я рос один в созерцании, в растворении среди великих явлений земли и неба. Июльские молнии над темным садом; осенние туманы, как молоко; сухая веточка, скользящая под ветром на первом ледку пруда; зимние вьюги, засыпающие сугробами избы до самых труб; весенний шум вод, крик грачей, прилетавших на прошлогодние гнезда; люди в круговороте времен года, рождение и смерть, как восход и закат солнца, как судьба зерна; животные, птицы; козявки с красными рожицами, живущие в щелях земли; запах спелого яблока, запах костра в сумеречной лощине; мой друг Мишка Коряшонок и его рассказы; зимние вечера под лампой, книги, мечтательность (учился я, разумеется, скверно)... вот поток дивных явлений, лившийся в глаза, в уши, вдыхаемый, осязаемый... Я медленно созревал, в дальнейшем медленно вживался в современность, но, вжившись, воспринял ее всеми чувствами. Меня могут упрекать в чрезмерной эпичности, но происходит она не от безразличия, а от любви к жизни, к людям, к бытию.
* * *
Бунину Толстой прямо говорил: "Никогда ничего путного не выйдет из вас в смысле житейском, не умеете вы себя подавать людям! Вот как, например, невыгодно одеваетесь вы. Вы худы, хорошего роста, есть в вас что-то старинное, портретное. Вот и следовало бы вам отпустить длинную узкую бородку, длинные усы, носить длинный сюртук в талию, рубашки голландского полотна с этаким артистически раскинутым воротом, подвязанным большим бантом черного шелка, длинные до плеч волосы на прямой ряд, отрастить чудесные ногти, украсить указательный палец правой руки каким-нибудь загадочным перстнем, курить маленькие гаванские сигаретки, а не пошлые папиросы... Это мошенничество, по-вашему? Да кто ж теперь не мошенничает так или иначе, между прочим, и наружностью! Ведь вы сами об этом постоянно говорите! И правда - один, видите ли, символист, другой - марксист, третий - футурист, четвертый - будто бы бывший босяк... И все наряжены: Маяковский носит женскую желтую кофту, Андреев и Шаляпин - поддевки, русские рубахи навыпуск, сапоги с лаковыми голенищами. Блок бархатную блузу и кудри... Все мошенничают, дорогой мой!"
* * *
Какая это леденящая вещь, почти равная уголовному преступлению, - минута скуки на сцене или пятьдесят страниц вязкой скуки в романе. Никогда, никакими силами вы не заставите читателя познавать мир через скуку.
* * *
Нужно сознаться, - будь я матерьяльно обеспеченным человеком (а я таким никогда не был), - я написал бы, наверно, значительно меньше и продукция моя была бы, наверно, хуже. Начало почти всегда происходит под матерьяльным давлением (авансы, контракты, обещания и пр.) "Детство Никиты" написано оттого, что я обещал маленькому издателю для журнальчика детский рассказик. Начал - и будто открылось окно в далекое прошлое со всем очарованием, нежной грустью и острыми восприятиями природы, какие бывают в детстве.
* * *
Я циник, мне на все наплевать! Я - простой смертный, который хочет жить, хорошо жить, и все тут. Мое литературное творчество? Мне и на него наплевать! Нужно писать пропагандные пьесы? Черт с ним, я их напишу! Но только - это не так легко, как можно подумать. Нужно склеивать столько различных нюансов! Я написал моего "Азефа", и он провалился в дыру. Я написал "Петра Первого", и он тоже попал в ту же западню. Пока я писал его, видишь ли, "отец народов" пересмотрел историю России. Петр Великий стал, без моего ведома, "пролетарским царем" и прототипом нашего Иосифа! Я переписал заново, в согласии с открытиями партии, а теперь я готовлю третью, и, надеюсь, последнюю вариацию этой вещи, так как вторая вариация тоже не удовлетворила нашего Иосифа. Я уже вижу передо мной всех Иванов Грозных и прочих Распутиных реабилитированными, ставшими марксистами и прославленными. Мне наплевать! Эта гимнастика меня даже забавляет! Приходится, действительно, быть акробатом. Мишка Шолохов, Сашка Фадеев, Илья Эренбрюки - все они акробаты. Но они - не графы. А я - граф, черт подери! И наша знать (чтоб ей лопнуть!) сумела дать слишком мало акробатов! Понял? Моя доля очень трудна...
* * *
Мне кажется, что юмор - это и есть то, что отличает хорошего писателя от плохого. Чудесный, божественный юмор - непременное качество всех больших русских писателей прошлого и лучших из наших современных.
А.Н.Толстой
