От редакции: Автор публикуемой ниже статьи, Владислав Георгиевич Краснов, родился в Перми. Он - выпускник истфака МГУ, доктор философии, до 1991 года - профессор Монтерейского Института Международных Исследований в Калифорнии, ныне возглавляет Общество Российско-Американской дружбы "Добрая Воля" в Вашингтоне (www.raga.org). Мы, разумеется, не согласны с некоторыми оценками автора, в частности с тем, что манифест Великого Князя Михаила Александровича был "лебединой песней царизма" или с согласием автора с оценкой А.И.Солженицыным Царя-Мученика Николая II (Солженицын, увы, не понимает подвига Государя). Однако мы не можем не разделять преклонения автора перед личностью царского брата, который, действительно, был незаурядной личностью.
В ночь на 13 июня 1918 года в городе Перми совершено было ужасное политическое злодейство: группа большевиков выкрала из гостиницы "Королевские номера" Михаила Александровича Романова и его верного секретаря, английского подданного Брайана Джонсона и зверски расправилась с ними где-то на окраине Перми. [2]
Убийство это было знаковым. Ведь в разгар Февральской революции, царь Николай отрекся от престола именно в пользу своего младшего брата Михаила. Однако, считая, что не только самодержавие изжило себя, но и сам сан монарха не служит больше единению русского народа в борьбе против внешнего врага, Михаил решил на другой день "лишь в том случае воспринять верховную власть, если такова будет воля Великого Народа нашего" в Учредительном Собрании.
Одновременно он облачил верховной властью Временное Правительство, которое должно было провести всенародные выборы в Учредительное Собрание. Выборы состоялись, но первая сессия собралась уже после захвата власти Лениным. Оказавшись в этом Собрании в меньшинстве, большевики насильно разогнали его в начале 1918 года. Нагло отвергли народную волю, на которую так уповал последний русский самодержец.
Лично Михаил никогда и не хотел быть монархом, даже конституционным. Но, сознавая свою ответственность перед русской историей, он не отрекся от суверенной монаршей власти вообще, а вернул ее к ее источнику. В 1613 году народная воля, через Земский Собор, посадила Романовых на престол, а в 1918-ом народная воля, выраженная через Учредительное Собрание, должна была определить, быть ли в России монархии или нет.
Но, еще до большевиков, народная воля была попрана главой Временного Правительства Керенским, провозгласившим республику 1 сентября (по старому стилю) 1917 года. Это было нарушение конкордата с Михаилом. "Сегодня проснулись при объявлении России демократической республикой", пишет Михаил в дневнике. Но: "Не все ли равно, какая будет форма правления, лишь был бы порядок и справедливость в стране". [3]
Такие рассуждения шли в разрез с идеологией большевиков. Они видели в личности Михаила главную демократическую альтернативу своему диктаторскому правлению. Поэтому он и был уничтожен в ПЕРВУЮ ОЧЕРЕДЬ, за пять недель до Екатеринбургского и Алапаевского злодейств.
Сейчас не время вдаваться в "политику" Михаила. В годовщину кровавой расправы лучше вспомнить, что писали о нем его современники. [4]
С линии фронта пишет репортер, посетивший в начале 1915 года Туземную Дивизию, которой командовал Великий Князь:
"Какая-то бодрая, ритмическая четкость движений. Высокая, мускулистая фигура спортсмена в лёгком холщёвом кителе с генеральскими погонами. На груди Георгиевский крест. На бледном, бритом, с удлинённым овалом лице, сияют приветливо и мягко светлые пытливые глаза. Такая открытая лучистость взгляда - свойство высоких, кристально-чистых натур. Изучая это взгляд, начинаешь понимать обаяние, внушаемое В. Кн. Михаилом всем тем, кто хоть однажды видел его близко. В чём же секрет такого властного очарования? Душа благородная, прекрасная, угадывается во всём, в каждой фразе, в каждом взгляде, жесте. Это человек - сама олицетворённая искренность, так гармонично переплетавшаяся с царственной простотою. (Он) не только любимый всеми начальник, покрывший славою и себя самого и дивизию, но и отважный, не знающий страха солдат..."
Более известная как "Дикая", дивизия состояла из шести полков от главных народов Северного Кавказа: кабардинцев, черкесов, ингушей, чеченцев, дагестанцев и татар. Все служили добровольно, ибо мусульмане не подлежали всеобщей воинской обязанности.
"Горцы, высоко ценящие личную отвагу, с каким-то беззаветным, чисто мусульманским фанатизмом боготворят своего вождя. Между собою любовно называют В.Кн. "наш Михайло". Какие восторженные письма пишут они в свои далёкие горные аулы. И каждое письмо сопровождается напоминанием, что им выпало великое счастье сражаться под командою родного Брата Государя".
Не только воинская доблесть и дружелюбие отличали командира:
"В.Кн. трогателен скромной и простой любовью - он весь в этой чарующей простоте - любить Россию и всё русское. Любить нашу застенчивую деревню, любить озарённую вечерним солнцем равнину, когда гаснут порозовевшие дали, а перепел громко выводит свои смелые трели.
И в религиозности В.Кн. что-то напоминающее древнюю васнецовскую Москву, которая, к слову сказать, всегда так по сердцу Его Высочеству. (Он) не пропускает ни одной обедни, и храм так гармонирует со всем его обликом. Прихожане - толпа наших серых героев. Впереди - высокий, стройный и гибкий стоит В. Кн., ушедший целиком в молитву".
Сохранились фотографии Михаила в плотном строю "серых героев". Казачий офицер Сергей Курнаков вспоминает о поступлении под его начало:
"Высокая, атлетическая фигура Великого Князя Михаила была облачена в черную черкеску. Генеральские аксельбанты на правом плече и белый крест Святого Георгия раскачивались в ритм с его пружинистой походкой. Мне никогда раньше не приходилось встречаться с великими князьями. Этот был одно обаяние. Чистые голубые глаза излучали доверие. Легкая курносость была вызовом на откровенность. Осанка прямая и стройная, но не высокомерная. И тело римского гладиатора".
Курнаков заключает: "Как было бы хорошо отдать жизнь за такого человека. Не зря кавказцы обожают его!" [5]
Выдвинутый командовать кавалерийским корпусом, Михаил все-таки оставил свой след в дивизии. Однажды, после тяжелого боя Курнакову захотелось выпить рюмочку в офицерской столовой. Но "спиртного в столовой не подавали. Такая уж сложилась традиция со времен Великого Князя Михаила. Он был абсолютный трезвенник". [6]
Американский репортер Стэнли Уошбурн увидел брата царя на линии фронта в простой форме, без броских знаков отличия, но с Георгиевским крестом на груди. "Более простого и демократичного человека трудно себе представить", пишет Уошбурн. Живя "так же просто в грязной деревне на переднем крае русского фронта", Михаил "излучал тот самый непреклонный оптимизм, которым русская армия отличалась везде". [7]
Генерал Брусилов, которому Михаил подчинялся, был самого высокого мнения о его полководческих качествах и рекомендовал его в качестве регента при Алексее.
Дмитрий Абрикосов, русский дипломат из славной купеческой семьи, некогда ухаживал за Наталией Шереметевской, ставшей позднее женой Михаила. Поэтому чувствовал себя неловко, когда был приглашен в гости к чете, но "сразу же попал под его обаяние... никогда не встречал более порядочного и благородного человека; было достаточно взглянуть в его светлые голубые глаза, чтобы устыдиться своих подозрений и двойственных чувств". [8]
Большевик Владимир Гущик познакомился с Михаилом, будучи комиссаром Гатчинского дворца, где тот был под домашним арестом. Согласно Гущику, "Великий Князь имел три редких достоинства: доброту, простоту и честность. Ни одна партия не питала к нему неприязни. Даже социалисты всех тонов и оттенков относились к нему с уважением". [9]
А вот о звездном часе Михаила, о подписании им Манифеста о "невосприятии верховной власти" 16 марта 1917.
Юрист барон Б.Э.Нольде: "Великий князь держал себя с безукоризненным тактом и благородством, и все были овеяны сознанием огромной важности происходившего" [10]
Морис Палеолог, посол Франции, своем дневнике записал впечатления другого участника встречи: "В продолжение всех этих долгих и тяжелых споров великий князь ни на мгновение не терял своего спокойствия и своего достоинства. До тех пор его соотечественники невысоко его ценили; его считали человеком слабого характера и ограниченного ума. В этот исторический момент он был трогателен по патриотизму, благородству и самоотвержению".
Палеолог продолжает: "Когда последние формальности были выполнены, (собравшиеся) не могли удержаться, чтобы не засвидетельствовать ему, какое он оставлял в них симпатичное и почтительное воспоминание. Керенский пожелал выразить общее чувство лапидарной фразой, сорвавшейся с его губ в театральном порыве: - Ваше высочество! Вы великодушно доверили нам сосуд вашей власти. Я клянусь вам, что мы передадим его Учредительному собранию, не пролив из него ни одной капли". [11]
Не вина Михаила, что ни Керенский, ни Временное правительство не исполнили клятву и отдали "сосуд власти" на поругание большевикам. Не сумели воспользоваться той отсрочкой, которую "отречение" Михаила давало для консолидации патриотических сил для победы на фронте и преодоления внутренней смуты.
"Вы можете указать хоть одну сильную группу работников или умов государственного направления, на которую можно опереться?" - спрашивал Михаил близкого ему адвоката Н.Н.Иванова еще до "отречения". И сам отвечал: "Я не вижу. Одни штыки кругом. Штыки и клинки".
Не вина Михаила, что не было в стране ни одной общественной группы, искавшей мирного, ненасильственного разрешения смуты.
Иванов вспоминает разговор с ним после "отречения". "Ну, пожмете ли вы мне руку? Я поступил правильно. Я счастлив, что я частное лицо. Я и отказался, чтоб не было никаких поводов давать проливать кровь".
Напрасно Михаил усомнился в Иванове. Тот его отлично понял и сказал, что Михаил "поступил согласно своему характеру". [12]
Увы, этого не поняли многие современники Михаила. Его упрекали за "безволие", "политическую слепоту" и "наивность". Этого не понял даже такой проницательный наш современник, как А.И.Солженицын, поставивший Михаила на одну доску с Николаем: "В отречении Михаила мы наблюдаем ту же душевную слабость и то же стремление освободиться самому".
Разумеется, можно усомниться в правомерности решения Михаила с политической точки зрения. Он мог бы попытаться удержать власть и подавить мятеж верными ему войсками, "остановить малой кровью кровь большую". Но не из-за "душевной слабости", а из душевной силы он отказался от такой попытки. Подписывая манифест, Михаил следовал высшим нравственным принципам, а не сиюминутной политической выгоде.
Кстати, "клинки" в его активе были. Курнаков, навестив Михаила после "отречения", вспоминает о возвращении в дивизию: "Один вопрос больше всего интересовал всадников - судьба Великого Князя. Я им рассказал, что он был под домашним арестом в Гатчинском дворце, физически не пострадал и в настоящий момент был в безопасности. Всадники качали головами, приговаривая: Да хранит его Аллах. Он был настоящий джигит. Почему не обратился к нам за помощью в тот момент: мы бы его не выдали". [13]
В тисках сначала Временного правительства, потом Совета Народных Комиссаров Михаил просил о предоставлении ему гражданства. И те и другие отказали. А ведь его манифест был не только лебединой песней царизма, но и призывом к народу России выполнять свой гражданский долг участием в демократических выборах.
В этот памятный трагический день хочется повторить слова комиссара Гущика: "Вспоминая этого человека, я думаю: Каким светлым порывом смоешь Ты, Россия, его безвинную кровь? Растерзав прекрасного человека, что Ты дашь взамен? Сумеешь ли в конечном итоге искупить чистую кровь Последнего Михаила?" [14]
Вечная память защитнику отечества и миротворцу Михаилу, храброму, честному, доброму, благородному. Вечная память последнему русскому самодержцу и первому гражданину свободной России.
ПРИМЕЧАНИЯ:
1 - Статья написана с привлечением новых документов из Государственного Архива Российской Федерации (ГАРФ) и воспоминаний современников, в том числе доступных только по-английски.
2 - Тел до сих пор не было найдено. Но даже если Михаил чудом спасся, то это все равно политическая расправа.
3 - ГАРФ, фонд 668, опись 1, дело 136
4 - Статья написана с привлечением новых документов из Государственного Архива Российской Федрации и воспоминаний современников, в том числе доступных только по-английски.
5 - Sergei Kournakoff, Savage Squadrons (Boston, New York: Hale, Cusman & Flint, 1935), p. 60.
6 - Там же, с. 107
7 - Rosemary and Donald Crawford, Michael and Natasha: The Life and Love of Michael II, the last of the Romanov Tsars, Avon Books, New York, 1997, стр. 190. Они ссылаются на: Stanley Washburn, The Russian Campaign, 1915 and Andrew Melrose, London, 1916, pp. 261-2
8 - Dmitrii I. Abrikossow, Revelations of a Russian Diplomat: The Memoirs of Dmitrii I. Abrikossow, edited by George Alexander Lensen (University of Washington, Seattle, 1964), p. 233
9 - Владимир Гущик, Тайна Гатчинского дворца (Рига, 1927). Цитируется по книге Rosemary and Donald Crawford, стр. 337
10 - В.М. Хрусталев, Л.А.Лыкова, составители, Скорбный путь Михаила Романова: От престола до Голгофы (Пермь "Пушка", 1996), с. 57
11 - Там же, с. 48
12 - Там же, с. 51
13 - Kournakoff, p. 317.
14 - Гущик в книге Rosemary and Donald Crawford, Michael and Natasha, стр. 395
В ночь на 13 июня 1918 года в городе Перми совершено было ужасное политическое злодейство: группа большевиков выкрала из гостиницы "Королевские номера" Михаила Александровича Романова и его верного секретаря, английского подданного Брайана Джонсона и зверски расправилась с ними где-то на окраине Перми. [2]
Убийство это было знаковым. Ведь в разгар Февральской революции, царь Николай отрекся от престола именно в пользу своего младшего брата Михаила. Однако, считая, что не только самодержавие изжило себя, но и сам сан монарха не служит больше единению русского народа в борьбе против внешнего врага, Михаил решил на другой день "лишь в том случае воспринять верховную власть, если такова будет воля Великого Народа нашего" в Учредительном Собрании.
Одновременно он облачил верховной властью Временное Правительство, которое должно было провести всенародные выборы в Учредительное Собрание. Выборы состоялись, но первая сессия собралась уже после захвата власти Лениным. Оказавшись в этом Собрании в меньшинстве, большевики насильно разогнали его в начале 1918 года. Нагло отвергли народную волю, на которую так уповал последний русский самодержец.
Лично Михаил никогда и не хотел быть монархом, даже конституционным. Но, сознавая свою ответственность перед русской историей, он не отрекся от суверенной монаршей власти вообще, а вернул ее к ее источнику. В 1613 году народная воля, через Земский Собор, посадила Романовых на престол, а в 1918-ом народная воля, выраженная через Учредительное Собрание, должна была определить, быть ли в России монархии или нет.
Но, еще до большевиков, народная воля была попрана главой Временного Правительства Керенским, провозгласившим республику 1 сентября (по старому стилю) 1917 года. Это было нарушение конкордата с Михаилом. "Сегодня проснулись при объявлении России демократической республикой", пишет Михаил в дневнике. Но: "Не все ли равно, какая будет форма правления, лишь был бы порядок и справедливость в стране". [3]
Такие рассуждения шли в разрез с идеологией большевиков. Они видели в личности Михаила главную демократическую альтернативу своему диктаторскому правлению. Поэтому он и был уничтожен в ПЕРВУЮ ОЧЕРЕДЬ, за пять недель до Екатеринбургского и Алапаевского злодейств.
Сейчас не время вдаваться в "политику" Михаила. В годовщину кровавой расправы лучше вспомнить, что писали о нем его современники. [4]
С линии фронта пишет репортер, посетивший в начале 1915 года Туземную Дивизию, которой командовал Великий Князь:
"Какая-то бодрая, ритмическая четкость движений. Высокая, мускулистая фигура спортсмена в лёгком холщёвом кителе с генеральскими погонами. На груди Георгиевский крест. На бледном, бритом, с удлинённым овалом лице, сияют приветливо и мягко светлые пытливые глаза. Такая открытая лучистость взгляда - свойство высоких, кристально-чистых натур. Изучая это взгляд, начинаешь понимать обаяние, внушаемое В. Кн. Михаилом всем тем, кто хоть однажды видел его близко. В чём же секрет такого властного очарования? Душа благородная, прекрасная, угадывается во всём, в каждой фразе, в каждом взгляде, жесте. Это человек - сама олицетворённая искренность, так гармонично переплетавшаяся с царственной простотою. (Он) не только любимый всеми начальник, покрывший славою и себя самого и дивизию, но и отважный, не знающий страха солдат..."
Более известная как "Дикая", дивизия состояла из шести полков от главных народов Северного Кавказа: кабардинцев, черкесов, ингушей, чеченцев, дагестанцев и татар. Все служили добровольно, ибо мусульмане не подлежали всеобщей воинской обязанности.
"Горцы, высоко ценящие личную отвагу, с каким-то беззаветным, чисто мусульманским фанатизмом боготворят своего вождя. Между собою любовно называют В.Кн. "наш Михайло". Какие восторженные письма пишут они в свои далёкие горные аулы. И каждое письмо сопровождается напоминанием, что им выпало великое счастье сражаться под командою родного Брата Государя".
Не только воинская доблесть и дружелюбие отличали командира:
"В.Кн. трогателен скромной и простой любовью - он весь в этой чарующей простоте - любить Россию и всё русское. Любить нашу застенчивую деревню, любить озарённую вечерним солнцем равнину, когда гаснут порозовевшие дали, а перепел громко выводит свои смелые трели.
И в религиозности В.Кн. что-то напоминающее древнюю васнецовскую Москву, которая, к слову сказать, всегда так по сердцу Его Высочеству. (Он) не пропускает ни одной обедни, и храм так гармонирует со всем его обликом. Прихожане - толпа наших серых героев. Впереди - высокий, стройный и гибкий стоит В. Кн., ушедший целиком в молитву".
Сохранились фотографии Михаила в плотном строю "серых героев". Казачий офицер Сергей Курнаков вспоминает о поступлении под его начало:
"Высокая, атлетическая фигура Великого Князя Михаила была облачена в черную черкеску. Генеральские аксельбанты на правом плече и белый крест Святого Георгия раскачивались в ритм с его пружинистой походкой. Мне никогда раньше не приходилось встречаться с великими князьями. Этот был одно обаяние. Чистые голубые глаза излучали доверие. Легкая курносость была вызовом на откровенность. Осанка прямая и стройная, но не высокомерная. И тело римского гладиатора".
Курнаков заключает: "Как было бы хорошо отдать жизнь за такого человека. Не зря кавказцы обожают его!" [5]
Выдвинутый командовать кавалерийским корпусом, Михаил все-таки оставил свой след в дивизии. Однажды, после тяжелого боя Курнакову захотелось выпить рюмочку в офицерской столовой. Но "спиртного в столовой не подавали. Такая уж сложилась традиция со времен Великого Князя Михаила. Он был абсолютный трезвенник". [6]
Американский репортер Стэнли Уошбурн увидел брата царя на линии фронта в простой форме, без броских знаков отличия, но с Георгиевским крестом на груди. "Более простого и демократичного человека трудно себе представить", пишет Уошбурн. Живя "так же просто в грязной деревне на переднем крае русского фронта", Михаил "излучал тот самый непреклонный оптимизм, которым русская армия отличалась везде". [7]
Генерал Брусилов, которому Михаил подчинялся, был самого высокого мнения о его полководческих качествах и рекомендовал его в качестве регента при Алексее.
Дмитрий Абрикосов, русский дипломат из славной купеческой семьи, некогда ухаживал за Наталией Шереметевской, ставшей позднее женой Михаила. Поэтому чувствовал себя неловко, когда был приглашен в гости к чете, но "сразу же попал под его обаяние... никогда не встречал более порядочного и благородного человека; было достаточно взглянуть в его светлые голубые глаза, чтобы устыдиться своих подозрений и двойственных чувств". [8]
Большевик Владимир Гущик познакомился с Михаилом, будучи комиссаром Гатчинского дворца, где тот был под домашним арестом. Согласно Гущику, "Великий Князь имел три редких достоинства: доброту, простоту и честность. Ни одна партия не питала к нему неприязни. Даже социалисты всех тонов и оттенков относились к нему с уважением". [9]
А вот о звездном часе Михаила, о подписании им Манифеста о "невосприятии верховной власти" 16 марта 1917.
Юрист барон Б.Э.Нольде: "Великий князь держал себя с безукоризненным тактом и благородством, и все были овеяны сознанием огромной важности происходившего" [10]
Морис Палеолог, посол Франции, своем дневнике записал впечатления другого участника встречи: "В продолжение всех этих долгих и тяжелых споров великий князь ни на мгновение не терял своего спокойствия и своего достоинства. До тех пор его соотечественники невысоко его ценили; его считали человеком слабого характера и ограниченного ума. В этот исторический момент он был трогателен по патриотизму, благородству и самоотвержению".
Палеолог продолжает: "Когда последние формальности были выполнены, (собравшиеся) не могли удержаться, чтобы не засвидетельствовать ему, какое он оставлял в них симпатичное и почтительное воспоминание. Керенский пожелал выразить общее чувство лапидарной фразой, сорвавшейся с его губ в театральном порыве: - Ваше высочество! Вы великодушно доверили нам сосуд вашей власти. Я клянусь вам, что мы передадим его Учредительному собранию, не пролив из него ни одной капли". [11]
Не вина Михаила, что ни Керенский, ни Временное правительство не исполнили клятву и отдали "сосуд власти" на поругание большевикам. Не сумели воспользоваться той отсрочкой, которую "отречение" Михаила давало для консолидации патриотических сил для победы на фронте и преодоления внутренней смуты.
"Вы можете указать хоть одну сильную группу работников или умов государственного направления, на которую можно опереться?" - спрашивал Михаил близкого ему адвоката Н.Н.Иванова еще до "отречения". И сам отвечал: "Я не вижу. Одни штыки кругом. Штыки и клинки".
Не вина Михаила, что не было в стране ни одной общественной группы, искавшей мирного, ненасильственного разрешения смуты.
Иванов вспоминает разговор с ним после "отречения". "Ну, пожмете ли вы мне руку? Я поступил правильно. Я счастлив, что я частное лицо. Я и отказался, чтоб не было никаких поводов давать проливать кровь".
Напрасно Михаил усомнился в Иванове. Тот его отлично понял и сказал, что Михаил "поступил согласно своему характеру". [12]
Увы, этого не поняли многие современники Михаила. Его упрекали за "безволие", "политическую слепоту" и "наивность". Этого не понял даже такой проницательный наш современник, как А.И.Солженицын, поставивший Михаила на одну доску с Николаем: "В отречении Михаила мы наблюдаем ту же душевную слабость и то же стремление освободиться самому".
Разумеется, можно усомниться в правомерности решения Михаила с политической точки зрения. Он мог бы попытаться удержать власть и подавить мятеж верными ему войсками, "остановить малой кровью кровь большую". Но не из-за "душевной слабости", а из душевной силы он отказался от такой попытки. Подписывая манифест, Михаил следовал высшим нравственным принципам, а не сиюминутной политической выгоде.
Кстати, "клинки" в его активе были. Курнаков, навестив Михаила после "отречения", вспоминает о возвращении в дивизию: "Один вопрос больше всего интересовал всадников - судьба Великого Князя. Я им рассказал, что он был под домашним арестом в Гатчинском дворце, физически не пострадал и в настоящий момент был в безопасности. Всадники качали головами, приговаривая: Да хранит его Аллах. Он был настоящий джигит. Почему не обратился к нам за помощью в тот момент: мы бы его не выдали". [13]
В тисках сначала Временного правительства, потом Совета Народных Комиссаров Михаил просил о предоставлении ему гражданства. И те и другие отказали. А ведь его манифест был не только лебединой песней царизма, но и призывом к народу России выполнять свой гражданский долг участием в демократических выборах.
В этот памятный трагический день хочется повторить слова комиссара Гущика: "Вспоминая этого человека, я думаю: Каким светлым порывом смоешь Ты, Россия, его безвинную кровь? Растерзав прекрасного человека, что Ты дашь взамен? Сумеешь ли в конечном итоге искупить чистую кровь Последнего Михаила?" [14]
Вечная память защитнику отечества и миротворцу Михаилу, храброму, честному, доброму, благородному. Вечная память последнему русскому самодержцу и первому гражданину свободной России.
ПРИМЕЧАНИЯ:
1 - Статья написана с привлечением новых документов из Государственного Архива Российской Федерации (ГАРФ) и воспоминаний современников, в том числе доступных только по-английски.
2 - Тел до сих пор не было найдено. Но даже если Михаил чудом спасся, то это все равно политическая расправа.
3 - ГАРФ, фонд 668, опись 1, дело 136
4 - Статья написана с привлечением новых документов из Государственного Архива Российской Федрации и воспоминаний современников, в том числе доступных только по-английски.
5 - Sergei Kournakoff, Savage Squadrons (Boston, New York: Hale, Cusman & Flint, 1935), p. 60.
6 - Там же, с. 107
7 - Rosemary and Donald Crawford, Michael and Natasha: The Life and Love of Michael II, the last of the Romanov Tsars, Avon Books, New York, 1997, стр. 190. Они ссылаются на: Stanley Washburn, The Russian Campaign, 1915 and Andrew Melrose, London, 1916, pp. 261-2
8 - Dmitrii I. Abrikossow, Revelations of a Russian Diplomat: The Memoirs of Dmitrii I. Abrikossow, edited by George Alexander Lensen (University of Washington, Seattle, 1964), p. 233
9 - Владимир Гущик, Тайна Гатчинского дворца (Рига, 1927). Цитируется по книге Rosemary and Donald Crawford, стр. 337
10 - В.М. Хрусталев, Л.А.Лыкова, составители, Скорбный путь Михаила Романова: От престола до Голгофы (Пермь "Пушка", 1996), с. 57
11 - Там же, с. 48
12 - Там же, с. 51
13 - Kournakoff, p. 317.
14 - Гущик в книге Rosemary and Donald Crawford, Michael and Natasha, стр. 395
