Среди форумов "Русской линии", посвященных в большинстве своем общественно-политической тематике, наметилась одна любопытная дискуссия на философскую тему. Обсуждают В.Розанова. Невзирая на давность лет, творчество этого автора по-прежнему привлекает внимание, собирая в основном благосклонное отношение у православной аудитории. Подтверждается давняя мысль: никто в России не произнес столько хулы на Христа и Церковь, как Розанов, но никому не прощается столько, как Розанову, за его пиетет к русскому благобыту. Мировоззрение "гениального обывателя", в отличие от порицаемых С.Булгакова, А.Бердяева, В.Соловьева, остается близким и дорогим. Открытые окна веранды, чай на свежем воздухе под доносящийся колокольный звон - вторая религия, сочетание, безотказно воздействующее на русское сердце...
"Думаю, - пишет читатель О.Керн, - статья не о притяжении к личности Розанова и созвучии с его мыслями. Здесь речь о победе Христа над душой мятущейся и Его борющей. Ведь итог жизни Розанова - покаяние, к чему и призывает нас Христос, и подает такие дивные примеры своего Человеколюбия".
В действительности, с "итогом всей жизни" дело обстоит еще хуже, чем с жизнью. Сумасшествие последних лет, постоянная мнительность и тревожность ("все холодное и сырое", "сыро, сыро, везде сыро"), трагедия с единственным сыном (вопреки отцу занял сторону большевиков, ушел воевать, скоропостижно умер от тифа). Далее, уже после смерти писателя, если не ошибаюсь, одна из дочерей покончит с собой, судьбы остальных будут складываться очень непросто. Таков ли пример непостыдной христианской кончины? Если и можно усмотреть в этом какой-либо урок, то одного ряда с обстоятельствами кончины Вольтера, Ницше, Фрейда.
Далее. Покаяние, победа Христа над мятущейся душой... Дай Бог, чтобы в личной судьбе все это совершилось и неправыми оказались свидетельства многочисленных "друзей", тянувших Розанова прочь от Церкви, к теософии и каббализму. Но вне зависимости от того, напутствовал ли умирающего Розанова раввин, или это является вымыслом, каких-либо выдающихся примеров покаяния и исправления писатель нам не оставил. Соблазн сеял публично, большими тиражами и с явным для себя удовольствием. Отречения от своих взглядов в публичном порядке совершить не сумел. Или не успел, что само по себе говорит о многом. Так какое же назидание от подобного покаяния? Нет, что не говорите, статья уважаемого о. Кирилла несет в себе след притяжения к личности Розанова. Потому и была характерным образом озаглавлена "В притяжении Розанова". За примерами покаяния лучше бы обратиться куда-то еще. Благоразумного разбойника или Марию Египетскую Василий Васильевич напоминает весьма и весьма мало.
Автора статьи, иг. Кирилла (Семенова), можно отчасти понять: приятно бывает побродить-пошуршать опавшими листьями. Проблема в том, что конечное отношение к розановщине у него остается расплывчатым. Что-то притягивает, что-то в этом есть... Во всяком случае, так и сяк обыгрывать розановские категории - судя по статье, для христианина в этом нет ничего предосудительного. Особенно после того, как в положительном тоне о Розанове пробует писать монашествующий священник, в игуменском сане. Хочет того о. Кирилл или нет, в "гениальных прозрениях" еретичествующего писателя, а не в Писании и Предании начинает видеться все самое интересное, волнующее, обещающее.
Вот уже и истовые почитательницы на форуме обозначились, для которых все в Церкви - субботники, и только один Розанов праведен. Дескать, нехорошие иерархи всегда гнали и гонят ищущих истину. Необходимо заметить, что в начале ХХ в. для определенного, склонного к истерике круга "образованок", правилом являлось желать ребенка от Розанова (как ранее от Соловьева). Оба писателя усиленно трудились, напуская в свои сочинения эротического тумана. Не говорю уже про странного вида "мистерии" над роскошным телом З.Гиппиус, инициатором коих был Василий Васильевич. Обсуждать это всерьез не стоит. Так себе, причуды "серебряного века", тем более жалкие, что на настоящие хлыстовские оргии у господ передовых литераторов попросту духу бы не хватило.
Важно другое. Реплика Людмилы Езовой дает о. Кириллу наглядное преставление о том, какой результат для церковной среды имеют подобные публикации. Читательница, в частности, пишет: "Образ В.В.Розанова мне глубоко симпатичен именно своей искренностью и правдивостью. Это путь ко Христу, устремление и поиск Истины". Неопределенность статьи в части нравственной оценки настраивает на откровение.
Христианину и особенно пастырю должно быть понятно, что означает признание: "Образ Розанова мне глубоко симпатичен". Просто так "глубокую симпатию (букв. притяжение)" не испытывают, тем более к Розанову. Розанов хочет влюблять в себя и влюбляет. Розанов горячит, заставляет, в т.ч. и рядом чисто литературных приемов, мыслить на свой лад, и добивается этого - некритичного, восторженного восприятия своих писаний. Никто не станет возражать: В.Розанова как строгого философа не существует; он преуспевает главным образом как публицист, психолог и талантливый популяризатор себя. Для аудитории начала ХХ в. все это еще вновь, перед нахрапистой и самоуверенной "попсой" она беззащитна. Но и сегодня, как видим, этот же метод, который современники назвали "философической порнографией", остается не без успеха.
Особенность творчества Розанова - не в содержании. Сам о. Кирилл считает необходимым указать на вопиющую непоследовательность, эклектичность писателя. Он то либерал, то консерватор, то борец против еврейства, то певец иудейской морали, то революционер, а то верноподданный монархист. Объяснения этому напрасно искать с отвлеченно-логической точки зрения. Пропаганда самых непримиримых и крайних позиций, в т.ч. прямо исключающих одна другую, имеет связующим пунктом единственное: самого Розанова. Ибо так в очередной раз заблагорассудилось Василию Васильевичу. Баста. Весь свой талант Василий Васильевич отныне направит на то, чтобы с изяществом переломить читателя через колено, приготовить из него специальное блюдо - "фаршированного Розановым". Срывая маски, на каждом шагу развенчивая мифы, писатель всегда сохраняет в неприкосновенности, выводит из-под какой бы то ни было критики, учит читателя бесконечно доверять авторским представлениям, воле, идеям, намерениям.
Если в подобной ситуации кто-нибудь назовет чтение Розанова нейтральным или чему-то там в религиозном плане способствующим, позвольте ему принести соболезнования. Притяжение и даже полная захваченность являются здесь такими же непременными составляющими, как в современной буффонаде Владимира Вольфовича Жириновского.
Прот. Владимир Переслегин, резко возразивший против статьи "В притяжении Розанова", может быть, оказался менее красноречив и изящен в стилистике. И тем не менее в нравственном и пастырском отношении его отповедь необходимо признать закономерной и правильной. Не стоило, пожалуй, называть Василия Васильевича "бесом". Бесов на свете и без того тьма, Розанов же был человек. Но согласимся, что мелко-бесовского, ехидненько-подленького в его произведениях предостаточно. Как вызывает сомнение природа его особого писательского обаяния - гипнотизма человека, который по свидетельствам многих производил в личном общении впечатление жалкое, вздорное и предпочитал открытым выступлениям и полемике почивание на домашнем олимпе, прятанье от всех за кабинетными дверями, откуда как из волшебного шкафа миру являлись очередные сшибающие с ног откровения.
Игумен Кирилл (Семенов) напрасно утешает себя возможностью рассуждать по теме "вообще", разделять грех от грешника и т.п. идеальными представлениями. Иронии, которую время от времени он адресует В.Розанову, совсем недостаточно, чтобы у читателя в результате возникло твердое впечатление об общей духовно-этической модальности розановских книг. Ведь при желании можно целые диссертации посвящать поиску "христианских корней" в творчестве каких-нибудь богохульников, наподобие Ренана и Рассела, можно исследовать близость между идеями коммунизма и новозаветной моралью. Однако, ничто не изменит общей картины, катастрофического следа в истории, отрицательного воздействия на души, которые остаются несомненными также и в отношении розановского наследия.
"Думаю, - пишет читатель О.Керн, - статья не о притяжении к личности Розанова и созвучии с его мыслями. Здесь речь о победе Христа над душой мятущейся и Его борющей. Ведь итог жизни Розанова - покаяние, к чему и призывает нас Христос, и подает такие дивные примеры своего Человеколюбия".
В действительности, с "итогом всей жизни" дело обстоит еще хуже, чем с жизнью. Сумасшествие последних лет, постоянная мнительность и тревожность ("все холодное и сырое", "сыро, сыро, везде сыро"), трагедия с единственным сыном (вопреки отцу занял сторону большевиков, ушел воевать, скоропостижно умер от тифа). Далее, уже после смерти писателя, если не ошибаюсь, одна из дочерей покончит с собой, судьбы остальных будут складываться очень непросто. Таков ли пример непостыдной христианской кончины? Если и можно усмотреть в этом какой-либо урок, то одного ряда с обстоятельствами кончины Вольтера, Ницше, Фрейда.
Далее. Покаяние, победа Христа над мятущейся душой... Дай Бог, чтобы в личной судьбе все это совершилось и неправыми оказались свидетельства многочисленных "друзей", тянувших Розанова прочь от Церкви, к теософии и каббализму. Но вне зависимости от того, напутствовал ли умирающего Розанова раввин, или это является вымыслом, каких-либо выдающихся примеров покаяния и исправления писатель нам не оставил. Соблазн сеял публично, большими тиражами и с явным для себя удовольствием. Отречения от своих взглядов в публичном порядке совершить не сумел. Или не успел, что само по себе говорит о многом. Так какое же назидание от подобного покаяния? Нет, что не говорите, статья уважаемого о. Кирилла несет в себе след притяжения к личности Розанова. Потому и была характерным образом озаглавлена "В притяжении Розанова". За примерами покаяния лучше бы обратиться куда-то еще. Благоразумного разбойника или Марию Египетскую Василий Васильевич напоминает весьма и весьма мало.
Автора статьи, иг. Кирилла (Семенова), можно отчасти понять: приятно бывает побродить-пошуршать опавшими листьями. Проблема в том, что конечное отношение к розановщине у него остается расплывчатым. Что-то притягивает, что-то в этом есть... Во всяком случае, так и сяк обыгрывать розановские категории - судя по статье, для христианина в этом нет ничего предосудительного. Особенно после того, как в положительном тоне о Розанове пробует писать монашествующий священник, в игуменском сане. Хочет того о. Кирилл или нет, в "гениальных прозрениях" еретичествующего писателя, а не в Писании и Предании начинает видеться все самое интересное, волнующее, обещающее.
Вот уже и истовые почитательницы на форуме обозначились, для которых все в Церкви - субботники, и только один Розанов праведен. Дескать, нехорошие иерархи всегда гнали и гонят ищущих истину. Необходимо заметить, что в начале ХХ в. для определенного, склонного к истерике круга "образованок", правилом являлось желать ребенка от Розанова (как ранее от Соловьева). Оба писателя усиленно трудились, напуская в свои сочинения эротического тумана. Не говорю уже про странного вида "мистерии" над роскошным телом З.Гиппиус, инициатором коих был Василий Васильевич. Обсуждать это всерьез не стоит. Так себе, причуды "серебряного века", тем более жалкие, что на настоящие хлыстовские оргии у господ передовых литераторов попросту духу бы не хватило.
Важно другое. Реплика Людмилы Езовой дает о. Кириллу наглядное преставление о том, какой результат для церковной среды имеют подобные публикации. Читательница, в частности, пишет: "Образ В.В.Розанова мне глубоко симпатичен именно своей искренностью и правдивостью. Это путь ко Христу, устремление и поиск Истины". Неопределенность статьи в части нравственной оценки настраивает на откровение.
Христианину и особенно пастырю должно быть понятно, что означает признание: "Образ Розанова мне глубоко симпатичен". Просто так "глубокую симпатию (букв. притяжение)" не испытывают, тем более к Розанову. Розанов хочет влюблять в себя и влюбляет. Розанов горячит, заставляет, в т.ч. и рядом чисто литературных приемов, мыслить на свой лад, и добивается этого - некритичного, восторженного восприятия своих писаний. Никто не станет возражать: В.Розанова как строгого философа не существует; он преуспевает главным образом как публицист, психолог и талантливый популяризатор себя. Для аудитории начала ХХ в. все это еще вновь, перед нахрапистой и самоуверенной "попсой" она беззащитна. Но и сегодня, как видим, этот же метод, который современники назвали "философической порнографией", остается не без успеха.
Особенность творчества Розанова - не в содержании. Сам о. Кирилл считает необходимым указать на вопиющую непоследовательность, эклектичность писателя. Он то либерал, то консерватор, то борец против еврейства, то певец иудейской морали, то революционер, а то верноподданный монархист. Объяснения этому напрасно искать с отвлеченно-логической точки зрения. Пропаганда самых непримиримых и крайних позиций, в т.ч. прямо исключающих одна другую, имеет связующим пунктом единственное: самого Розанова. Ибо так в очередной раз заблагорассудилось Василию Васильевичу. Баста. Весь свой талант Василий Васильевич отныне направит на то, чтобы с изяществом переломить читателя через колено, приготовить из него специальное блюдо - "фаршированного Розановым". Срывая маски, на каждом шагу развенчивая мифы, писатель всегда сохраняет в неприкосновенности, выводит из-под какой бы то ни было критики, учит читателя бесконечно доверять авторским представлениям, воле, идеям, намерениям.
Если в подобной ситуации кто-нибудь назовет чтение Розанова нейтральным или чему-то там в религиозном плане способствующим, позвольте ему принести соболезнования. Притяжение и даже полная захваченность являются здесь такими же непременными составляющими, как в современной буффонаде Владимира Вольфовича Жириновского.
Прот. Владимир Переслегин, резко возразивший против статьи "В притяжении Розанова", может быть, оказался менее красноречив и изящен в стилистике. И тем не менее в нравственном и пастырском отношении его отповедь необходимо признать закономерной и правильной. Не стоило, пожалуй, называть Василия Васильевича "бесом". Бесов на свете и без того тьма, Розанов же был человек. Но согласимся, что мелко-бесовского, ехидненько-подленького в его произведениях предостаточно. Как вызывает сомнение природа его особого писательского обаяния - гипнотизма человека, который по свидетельствам многих производил в личном общении впечатление жалкое, вздорное и предпочитал открытым выступлениям и полемике почивание на домашнем олимпе, прятанье от всех за кабинетными дверями, откуда как из волшебного шкафа миру являлись очередные сшибающие с ног откровения.
Игумен Кирилл (Семенов) напрасно утешает себя возможностью рассуждать по теме "вообще", разделять грех от грешника и т.п. идеальными представлениями. Иронии, которую время от времени он адресует В.Розанову, совсем недостаточно, чтобы у читателя в результате возникло твердое впечатление об общей духовно-этической модальности розановских книг. Ведь при желании можно целые диссертации посвящать поиску "христианских корней" в творчестве каких-нибудь богохульников, наподобие Ренана и Рассела, можно исследовать близость между идеями коммунизма и новозаветной моралью. Однако, ничто не изменит общей картины, катастрофического следа в истории, отрицательного воздействия на души, которые остаются несомненными также и в отношении розановского наследия.
