Напечатанная в свежем номере "Огонька" рецензия на новую повесть Валентина Григорьевича Распутина - ярчайший образец того явления, которое обозначается хрестоматийной строкой "умом Россию не понять". Автор ее- Дмитрий Быков, специализирующийся на литературных сюжетах и творчестве модернистских писателей, прекрасно продемонстрировал, что тот, кому Россия не мать, не может понять русского писателя, каким бы хорошим литературным критиком он не был.
Д. Быков в начале статьи о В.Г. Распутине признается в своем почтении к "настоящему писателю", "радуется за его дар, который не погубила до сих пор никакая тенденция", и справедливо замечает, что "хоть желчью изойди вся постмодернисткая тусовка, изучать нынешнее состояние России будут по талантливому Распутину". Но после этих "жестов вежливости" следует пересказ повести и предъявляются претензии к "большому, но не великому писателю" в том, что он любит этот "народ-оборотень" и никак не хочет признаться, что "Россия тысячу лет (почему именно такая цифра, о чем тут проговаривается автор рецензии, вполне ясно) насилует сама себя". А конец фискального отзыва звучит по-современному тошнотворно: "Поэтому появляется насильник-кавказец, который насилует вовсе не бедную Светку, а новую повесть большого русского писателя.
Впрочем, русская литература и не такое выносила".
Журнал "Огонек" издается огромным по нашим временам тиражом, продается во всех киосках "Агентства печати", а вот для того, чтобы прочесть новую повесть русского классика, пришлось идти в читальный зал Публичной библиотеки. У нас в Питере купить "Наш современник" в последние 10 лет негде. Не думаю, что в других городах дело с распространением журнала обстоит лучше. Но, может быть так и нужно, - настоящие писатели заслуживают того, чтобы их произведения читали не в метро и дома на диване, а, как раритетное издание, в библиотечном зале, где рядом сидят твои друзья, с которыми можно обсудить прочитанное.
"Бедный, бедный Д.Быков - поначалу повторяла я, вчитываясь в повесть, - ничего-то ты не понял". Но, потом и забыла о каком-то Быкове, и вообще о литературной критике, - так захватывающе совершенна оказалась повесть. Не зря так долго молчал Валентин Григорьевич, и, как обычно тщательно работал над своим произведением - прав огоньковский критик "изучать нынешнее состояние России будут по Распутину". Но состояние это отнюдь не такое, каким его увидел "спорящий с русофилами"(так сам он себя аттестует) Д.Быков.
Сюжет повести, увы, жизненно правдив: выросшая в сибирской деревне Тамара Ивановна не пасует перед жизнью, на ней держится и семья, и на работе она горит. Но "перестроечный мир" для таких честных, правдивых и чистых людей - первый враг.Дочь ее - 16 летнюю Светку похитил "торговец яблоками", почти не говорящий по-русски, и надругался над ней. Кавказец сначала предлагает родителям деньги, чтобы забрали заявление из милиции, а потом подкупает следователя. И тогда Тамара Ивановна после допроса убивает насильника. Четыре с половиной года она проводит в тюрьме и освобождается домой.
Свой взгляд на происходящее в России Валентин Григорьевич вложил в литературно выграненную формулу: "За эту эпоху жизнь закалилась и уплотнилась настолько, что она и не признает никаких сомнений, ничего хлябающего, перетаптывающегося, и уверено делает главное дело - чеканит из человека монету". Но писатель дал нам почувствовать, что это - не конец. За этим внешним безобразием и ужасом свершаются невидимые чужому взору перемены. Этого-то и не понял автор популярного журнала. Приведу примеры его, навязываемой читателям, близорукости.
Огоньковский критик обвиняет Распутина "в нежелании видеть, что его родная, любимая, слабая и юродивая Россия" сама во всем виновата, он обвиняет автора повести "Дочь Ивана, мать Ивана" чуть ли не в великорусском шовинизме и ненависти к инородцам. А как же критик не увидел тех строк, в которых описывается, как Тамара Ивановна, слушая на допросе страшный рассказ своей дочери об изнасиловании, вдруг понимает, что она -мать - во всем и виновата. Она во время не задумалась о том, что нельзя было отпускать дочь искать место лотошницы на рынке. Вспоминает она, какой верующей была ее бабушка и не находит в себе силы веры.
Приведу еще один пример. Д.Быков цитирует в своей рецензии описанное писателем открытие главной героини, которая делает, возвращаясь из заключения: "Стылость, неполнота, следы существования одной, далеко не лучшей частью" лежат на лицах всех соотечественников, "и там, где нет свободы, и здесь, где свобода навалена такими ворохами". Но в этой цитате он упускает главное - "перемочь каторжные годы только частью себя, при том не лучшей частью, чтобы сберечь лучшую для иной доли после освобождения". А о том, что "лучшая часть" все-таки сохраняется, писатель говорит немногословно. Вера эта выражена в последней фразе повести. Писатель описывает с каким трудом приходится Тамаре Ивановне выходить из "лагерной стылости", возвращаться к жизни. Этому описанию посвящено несколько страниц и, когда читаешь их, кажется, - просвета уже нет. Потому что, как всегда у Распутина, дело не в одной Тамаре Ивановне. Как всегда женщина у него (и это традиция всей русской классики) - это образ родины, России. И вот неожиданная концовка: с душевной мукой, почти бессилием "дочь Ивана, мать Ивана" подходит к собственному дому, с трудом, входит в подъезд и поднимается по лестнице, но вот, навстречу ей вышел муж. Он растерян, неловко обнял и поцеловал ее, а она в одно мгновение меняет ситуацию, одной простой фразой: "Ну, что ты меня, как будто племянницу, давай еще".
Жизнь продолжается.
И Россия, обремененная тяжким опытом насилия, наживы, ерничанья, найдет в себе силы восстать, возродиться.
Повесть В.Г.Распутина действительно нужно читать глазами патриота, а не "спорщика с русофилами". Тогда, прежде всего, обратишь внимание на прекрасный, как всегда ярко-образный, распутинский язык, обратишь внимание на то, что уровень психологизма у него не такой как у популярных ныне иностранцев П.Коэльо и Х.Мураками и русскоязычных Пелевина, Суворова, Акунина, это уровень Достоевского. Обратишь внимание, что не смотря на то, что повесть эта о насилии, она удивительно целомудренна, и сцены насилия в ней не смакуются. И, наконец, не просто обратишь внимание, а в сердце это невольно войдет с первых же страниц - все повествование пронизано великой болью за народ, состраданием к каждому из изображенных героев и верой в то, что страдания эти будут осмыслены.
"Дочь Ивана, мать Ивана" хочется и стоит перечитать не один раз. Потому что это не однодневка, это результат многолетних раздумий и наблюдений большого русского писателя - Валентина Григорьевича Распутина. И надеемся, что повесть дойдет до читателей, и они воспримут ее не в интерпретации "Огонька", а по-русски открытым и сострадающим сердцем.
О том, что повесть В.Г.Распутина - руководство к действию написал в рецензии Владимир Бондаренко.
ДОЛЮШКА ЖЕНСКАЯ (О новой повести Валентина РАСПУТИНА)
Валентин Распутин воистину обладает народным сознанием: он, если пишет, то так ли, этак ли - через содержание, через образы, через действия героев, может быть, помимо иногда воли своей, но передаЈт импульсы этого самого - народного - сознания.
Есть писатели, опережающие свое время, подталкивающие его. Есть писатели исторического мышления, формулирующие в словах и образах минувшие дни и эпохи.
Валентин Распутин самой природой своего таланта настроен на волну народного сознания. И если он пишет о дезертире и его жене в "Живи и помни", то так и народ думал в то время о таких же вот дезертирах и их женах. И, кстати, отношение-то разное - к Андрею Гуськову и к его жене НастЈне.
Вторая особенность распутинского дара - тонко чувствовать женскую душу. Пожалуй, ни у кого из его сверстников, а шире брать, так и вообще в русской литературе, не найдется такого отзывчивого к женской душе писательского слова.
Скажем, у Василия Белова всем запомнился Иван Африканович, у Александра Солженицына - Иван Денисович, у Бориса Можаева - ФЈдор Кузькин. У Распутина же - прежде всего НастЈна из "Живи и помни", старухи из "Прощания с МатЈрой".
И вот - новая повесть Валентина Распутина "Дочь Ивана, мать Ивана". Есть там на самом деле среди героев и отец Тамары - Иван, есть и младшенький еЈ сын Иван, есть вроде бы не последняя по замыслу повести героиня - дочь Светлана, но все действие держится на Тамаре Ивановне. Она - и душа повести, она - и двигатель сюжета, она - и символ нынешнего русского народа.
Есть и муж, неплохой мужик, неплохой отец, но, как весь наш нынешний русский народ, впавший в апатию и безразличие, - никакой. Анатолий готов что-то делать, кому-то подчиняться, но нет в нем уверенности в себе, нет решительности, нет желания жить.
У него насилует кавказец несовершеннолетнюю дочь. Естественно, он переживает, он готов что-то предпринять, он идет к прокурору, что-то ему говорит... Но все предрешено, кавказцы дают взятку следователю и прокурору, насильника вот-вот освободят, да и дочка особо протестовать не будет. Подавлена, ушла в себя. А куда уйдет дальше - никому не известно...
Скажу сразу: мне не особо приглянулись дети Тамары Ивановны: ни сын Иван, со всеми его фольклорными увлечениями, ни так и не появившийся старший сын Василий, начальник цеха, а значит, человек, умеющий принимать решения. Ни тем более пострадавшая дочка Светка, бросившая школу, мечтающая о работе продавщицей, целыми днями слоняющаяся по рынкам с такими же, как она сама, подружками, собирающимися работать на рыночных кавказцев. Не сейчас, так через полгода легла бы та же Светка под того или иного кавказца и работала бы в его ларьке на рынке.
Такую судьбу она сама себе и уготовила, такую судьбу ей уготовили и еЈ отцы и братья, безвольно и безропотно отдавшие все позиции чужим пришельцам.
Но брат-то еЈ Иван, так увлеченный узорочьем русского слова, он-то что проспал и надругательство над собственной сестрой, и равнодушие властей и правоохранительных органов? Что же он сам себя уже на будущее загоняет в русское гетто, где ему позволят заниматься фольклором под присмотром чужих наЈмников? Где брат-1, брат-2 и другие братья, способные ещЈ на русское действо? Я понимаю, что в фильмах прекрасного русского кинорежиссера Алексея Балабанова читается скорее призыв, чем нынешняя реальность. Но неужто они так и останутся лишь в кинематографической сказке? К тому же сурово осужденные многими нашими патриотами. Мол, нам такие братья не нужны...
Это как раз иллюстрация к сугубо реалистической повести Валентина Распутина. Ни братья нам не нужны, способные помочь изнасилованной сестре-малолетке, ни отцы боевые. Мол, все в руце Божией... Только мне вспоминаются боевые монастыри русские средних веков, и на Соловках, и Трифоно-Печенгский на Мурмане, и Валаамский, стоящие на защите русских земель. Вспоминается Сергий Радонежский, благословляющий монахов на сечу боевую с теми же супостатами...
А нынче... Нынче дух боевой остался, если верить Валентину Распутину, лишь у русских женщин. И потому - главное в ней не то, что она - дочь Ивана, работящего деревенского мужика, доканчивающего свою жизнь где-то в пригороде большого города. И не то, что она - мать Ивана, сторонящегося любых решительных действий, готового проспать со своими сказками и всю Россию. Главное в ней - она сама, неспособная смириться с унижением. ЕЈ и Валентин Распутин любит больше всех своих героев, любит уже не отстранЈнно, а как живого человека, и искренне гордится ею.
Во-первых, мать - она всегда остается матерью. "В детях, может, и есть половина отца, да только малая она, эта половина, без вынашивания и без того вечного, неизносного присутствия в своем чреве, которое чувствует мать. И, рожая дитя своЈ, превращающееся затем во взрослого человека, не все она в родах и корчах выносит наружу: впитавшееся в стенки то же самое дитя остаЈтся в ней навсегда..."
Кстати, и слова - самые задушевные, самые образные, самые художественно Јмкие в этой повести - обращены прежде всего к ней - к Тамаре Ивановне. На других героев такой душевности и такой глубины раскрытия Распутин порой уже и не находит. Может, и ему они не так близки по сердцу?
Во-вторых, русской женщине в ХХ веке и досталась самая горькая доля, и не привыкать ей уже брать на себя самые важные решения в жизни семьи своей и рода своего. Мужик может, конечно, и пошуметь, особенно, если водочки примет, и даже по углам свою бабу по старой привычке погонять, но самые главные решения не только в городских семьях, но даже в сибирских деревнях частенько уже принимает не он, а женщина.
"Она рано убежала из деревни, еще и семнадцати не исполнилось. Все они рвались тогда в город, как бабочки на огонь, и сгорали в нем... Тамара Ивановна могла считать себя везучей - при надежном муже и неиспорченных детях умевшая оберегаться и от безоглядного сломяголовства, и от опьянений новизной, и от цыплячьей доверчивости... Тамара Ивановна продвигалась вперед неторопливыми и выверенными шагами, выстраивая свою судьбу, как крепость, без единого серьезного ушиба".
Все эти словесные характеристики важны в повести, дабы читатель не решил, что перед ним истеричная ополоумевшая женщина, в истерике же и пристрелившая насильника дочери. Нет, нет и нет. Кончилось терпение. И крепость еЈ все равно уже разрушена, так ли, этак ли, но осколки собирать можно и в тюрьме, хуже уже не будет...
И третье, чтобы не решил читатель, что перед ним какая-то бой-баба, мужик в юбке, комиссарша, которой и положено так поступать, Валентин Распутин, думаю, осознанно ввЈл в повесть главы о деревенской юности Тамары, о еЈ затаенных мечтаниях, о еЈ впечатлительности и тонкой чувственности: "ЕЈ волновала женская тайна, в ней же заключенная, но не то физиологическое, тоже непонятное, жуткое, но и одинаковое для всех, а то невидимое, нутряное, более чувственное, чем физиология, запаленное особым духом, или тихое, сонное, едва шевелящееся, нежно перебирающее грудь, или вдруг окрыляющееся, распирающее ту же самую грудь, поднимающее от волнения на цыпочки... Все видимое в жизни имеет какую-то функцию... но нельзя же всю женщину, сколько еЈ есть, определить в постель и на кухню. Она вся туда не поместится, и не все будет принадлежать мужу... Бывало, Тамара Ивановна стыдилась себя перед этой сокрытой в ней частью, где она возгорается не огнем желания, а огнем чистого вдохновения и вся-вся порывисто и неудержимо приготавливается для счастливого подвига. Одна из многих и многих миллионов женщин, похожих на нее, она, благодаря этой особой сверхчуткости, этой способности самопроникновения, могла считать себя единственной..."
Нет, такой тонкий человек так просто, даже из обычной человеческой мести, на убийство другого не пойдет. И детей не так она воспитывала, чтобы запросто влезать в разные авантюры. Другой образ мысли, другой склад ума. Другое тонкое восприятие жизни.
И вот все рухнуло, муж сидит без работы, как и большинство наших провинциальных мужчин, не бунтует, бомбы не кидает. Тихо и почти без толку вымирает. Даже без пьянства и скандалов. Далекий сибирский город наводняют чужие люди, власти живут лишь ради себя и тоже без лишней роскоши.
Все новое, от школьного обучения и правил поведения до новых песен и новых хозяев жизни было не только глубоко противно лично ей, но и несло окончательное разрушение уже всему, из чего состояла еЈ жизнь. Изнасилование пятнадцатилетней дочки оказалось последней каплей. Это уже, на мой взгляд, была не месть молодому кавказцу, по крайней мере, не только месть, это было наказание за зло. Сопротивление злу.
Если честно, даже по повести этот кавказец Эльдар не выглядит каким-то законченным злодеем. Также как не является воздушным созданием и слегка взбалмошная Светка.
Но зло должно быть наказуемо. И если бы у Тамары Ивановны была хоть малейшая уверенность в том, что будет суд, насильника осудят, и хоть какая-то справедливость восторжествует, не поехала бы она к отцу своему за старым ружьем, не вытачивала бы она на кухне обрез и не выжидала бы у прокуратуры почти освобожденного насильника.
Выстрел Тамары Ивановны направлен не только в Эльдара, он направлен во всю нынешнюю жизнь, в продавшихся следователей, в закрытые предприятия, в понурых и безвольных мужей и сыновей....
Нам скажут, что много было уже и повестей, и кинофильмов на эту тему, на близкие сюжеты. Кто-то опережал время, выдавал мечту за реальность, как тот же Анатолий Афанасьев. Кто-то блестяще описывал реальные истории жизни. Но когда "этого" становится чересчур много, происходят уже изменения в самом народном сознании. Если власти не прочтут внимательно повесть Распутина, то вскоре эхо материнских выстрелов громыхнет уже по всей стране. Как бы не было поздно...
Нам Валентин Распутин в этой повести дает последний шанс на спасение. Иные скажут: Валентин Распутин защищает и облагораживает беспредел. Приветствует расправу без суда и следствия. Сергей Кара-Мурза вновь напишет, как писал он про пронинских героев из "Ворошиловского стрелка", что героям надо было настойчивее стучаться по инстанциям. Стучались уже всюду. Достучались до полного вымирания. И уже не пламенный Проханов, не революционный Лимонов, а рассудительный Валентин Распутин говорит также рассудительно и неспешно: друзья мои, выхода нет, зло должно быть наказуемо.
Это и есть нынешняя самая высшая православная правда. Да и голос отца звал идти только вперед. Другой дороги у России уже нет: "Как раз там, возле самой двери справа, где только вчера сидела она сама, маясь в нетерпении, когда их с Анатолием примет прокурор, сидел теперь тот, кто и был ей нужен. В синей джинсовой куртке, с обросшим лицом и хищно опущенным носом, он стал поднимать глаза... Вот теперь все сжалось и напружинилось в ней до предела: казалось, еще мгновение, и она бы вырвалась из чего-то удерживающего и взвилась в воздух... Теперь он узнал Тамару Ивановну, лицо его перекосилось то ли от брезгливости, то ли от ужаса. Сумка грохнула выстрелом..."
Дай Бог, чтобы этот выстрел услышали все, кого он касается.
Завтра.ру
Д. Быков в начале статьи о В.Г. Распутине признается в своем почтении к "настоящему писателю", "радуется за его дар, который не погубила до сих пор никакая тенденция", и справедливо замечает, что "хоть желчью изойди вся постмодернисткая тусовка, изучать нынешнее состояние России будут по талантливому Распутину". Но после этих "жестов вежливости" следует пересказ повести и предъявляются претензии к "большому, но не великому писателю" в том, что он любит этот "народ-оборотень" и никак не хочет признаться, что "Россия тысячу лет (почему именно такая цифра, о чем тут проговаривается автор рецензии, вполне ясно) насилует сама себя". А конец фискального отзыва звучит по-современному тошнотворно: "Поэтому появляется насильник-кавказец, который насилует вовсе не бедную Светку, а новую повесть большого русского писателя.
Впрочем, русская литература и не такое выносила".
Журнал "Огонек" издается огромным по нашим временам тиражом, продается во всех киосках "Агентства печати", а вот для того, чтобы прочесть новую повесть русского классика, пришлось идти в читальный зал Публичной библиотеки. У нас в Питере купить "Наш современник" в последние 10 лет негде. Не думаю, что в других городах дело с распространением журнала обстоит лучше. Но, может быть так и нужно, - настоящие писатели заслуживают того, чтобы их произведения читали не в метро и дома на диване, а, как раритетное издание, в библиотечном зале, где рядом сидят твои друзья, с которыми можно обсудить прочитанное.
"Бедный, бедный Д.Быков - поначалу повторяла я, вчитываясь в повесть, - ничего-то ты не понял". Но, потом и забыла о каком-то Быкове, и вообще о литературной критике, - так захватывающе совершенна оказалась повесть. Не зря так долго молчал Валентин Григорьевич, и, как обычно тщательно работал над своим произведением - прав огоньковский критик "изучать нынешнее состояние России будут по Распутину". Но состояние это отнюдь не такое, каким его увидел "спорящий с русофилами"(так сам он себя аттестует) Д.Быков.
Сюжет повести, увы, жизненно правдив: выросшая в сибирской деревне Тамара Ивановна не пасует перед жизнью, на ней держится и семья, и на работе она горит. Но "перестроечный мир" для таких честных, правдивых и чистых людей - первый враг.Дочь ее - 16 летнюю Светку похитил "торговец яблоками", почти не говорящий по-русски, и надругался над ней. Кавказец сначала предлагает родителям деньги, чтобы забрали заявление из милиции, а потом подкупает следователя. И тогда Тамара Ивановна после допроса убивает насильника. Четыре с половиной года она проводит в тюрьме и освобождается домой.
Свой взгляд на происходящее в России Валентин Григорьевич вложил в литературно выграненную формулу: "За эту эпоху жизнь закалилась и уплотнилась настолько, что она и не признает никаких сомнений, ничего хлябающего, перетаптывающегося, и уверено делает главное дело - чеканит из человека монету". Но писатель дал нам почувствовать, что это - не конец. За этим внешним безобразием и ужасом свершаются невидимые чужому взору перемены. Этого-то и не понял автор популярного журнала. Приведу примеры его, навязываемой читателям, близорукости.
Огоньковский критик обвиняет Распутина "в нежелании видеть, что его родная, любимая, слабая и юродивая Россия" сама во всем виновата, он обвиняет автора повести "Дочь Ивана, мать Ивана" чуть ли не в великорусском шовинизме и ненависти к инородцам. А как же критик не увидел тех строк, в которых описывается, как Тамара Ивановна, слушая на допросе страшный рассказ своей дочери об изнасиловании, вдруг понимает, что она -мать - во всем и виновата. Она во время не задумалась о том, что нельзя было отпускать дочь искать место лотошницы на рынке. Вспоминает она, какой верующей была ее бабушка и не находит в себе силы веры.
Приведу еще один пример. Д.Быков цитирует в своей рецензии описанное писателем открытие главной героини, которая делает, возвращаясь из заключения: "Стылость, неполнота, следы существования одной, далеко не лучшей частью" лежат на лицах всех соотечественников, "и там, где нет свободы, и здесь, где свобода навалена такими ворохами". Но в этой цитате он упускает главное - "перемочь каторжные годы только частью себя, при том не лучшей частью, чтобы сберечь лучшую для иной доли после освобождения". А о том, что "лучшая часть" все-таки сохраняется, писатель говорит немногословно. Вера эта выражена в последней фразе повести. Писатель описывает с каким трудом приходится Тамаре Ивановне выходить из "лагерной стылости", возвращаться к жизни. Этому описанию посвящено несколько страниц и, когда читаешь их, кажется, - просвета уже нет. Потому что, как всегда у Распутина, дело не в одной Тамаре Ивановне. Как всегда женщина у него (и это традиция всей русской классики) - это образ родины, России. И вот неожиданная концовка: с душевной мукой, почти бессилием "дочь Ивана, мать Ивана" подходит к собственному дому, с трудом, входит в подъезд и поднимается по лестнице, но вот, навстречу ей вышел муж. Он растерян, неловко обнял и поцеловал ее, а она в одно мгновение меняет ситуацию, одной простой фразой: "Ну, что ты меня, как будто племянницу, давай еще".
Жизнь продолжается.
И Россия, обремененная тяжким опытом насилия, наживы, ерничанья, найдет в себе силы восстать, возродиться.
Повесть В.Г.Распутина действительно нужно читать глазами патриота, а не "спорщика с русофилами". Тогда, прежде всего, обратишь внимание на прекрасный, как всегда ярко-образный, распутинский язык, обратишь внимание на то, что уровень психологизма у него не такой как у популярных ныне иностранцев П.Коэльо и Х.Мураками и русскоязычных Пелевина, Суворова, Акунина, это уровень Достоевского. Обратишь внимание, что не смотря на то, что повесть эта о насилии, она удивительно целомудренна, и сцены насилия в ней не смакуются. И, наконец, не просто обратишь внимание, а в сердце это невольно войдет с первых же страниц - все повествование пронизано великой болью за народ, состраданием к каждому из изображенных героев и верой в то, что страдания эти будут осмыслены.
"Дочь Ивана, мать Ивана" хочется и стоит перечитать не один раз. Потому что это не однодневка, это результат многолетних раздумий и наблюдений большого русского писателя - Валентина Григорьевича Распутина. И надеемся, что повесть дойдет до читателей, и они воспримут ее не в интерпретации "Огонька", а по-русски открытым и сострадающим сердцем.
О том, что повесть В.Г.Распутина - руководство к действию написал в рецензии Владимир Бондаренко.
ДОЛЮШКА ЖЕНСКАЯ (О новой повести Валентина РАСПУТИНА)
Валентин Распутин воистину обладает народным сознанием: он, если пишет, то так ли, этак ли - через содержание, через образы, через действия героев, может быть, помимо иногда воли своей, но передаЈт импульсы этого самого - народного - сознания.
Есть писатели, опережающие свое время, подталкивающие его. Есть писатели исторического мышления, формулирующие в словах и образах минувшие дни и эпохи.
Валентин Распутин самой природой своего таланта настроен на волну народного сознания. И если он пишет о дезертире и его жене в "Живи и помни", то так и народ думал в то время о таких же вот дезертирах и их женах. И, кстати, отношение-то разное - к Андрею Гуськову и к его жене НастЈне.
Вторая особенность распутинского дара - тонко чувствовать женскую душу. Пожалуй, ни у кого из его сверстников, а шире брать, так и вообще в русской литературе, не найдется такого отзывчивого к женской душе писательского слова.
Скажем, у Василия Белова всем запомнился Иван Африканович, у Александра Солженицына - Иван Денисович, у Бориса Можаева - ФЈдор Кузькин. У Распутина же - прежде всего НастЈна из "Живи и помни", старухи из "Прощания с МатЈрой".
И вот - новая повесть Валентина Распутина "Дочь Ивана, мать Ивана". Есть там на самом деле среди героев и отец Тамары - Иван, есть и младшенький еЈ сын Иван, есть вроде бы не последняя по замыслу повести героиня - дочь Светлана, но все действие держится на Тамаре Ивановне. Она - и душа повести, она - и двигатель сюжета, она - и символ нынешнего русского народа.
Есть и муж, неплохой мужик, неплохой отец, но, как весь наш нынешний русский народ, впавший в апатию и безразличие, - никакой. Анатолий готов что-то делать, кому-то подчиняться, но нет в нем уверенности в себе, нет решительности, нет желания жить.
У него насилует кавказец несовершеннолетнюю дочь. Естественно, он переживает, он готов что-то предпринять, он идет к прокурору, что-то ему говорит... Но все предрешено, кавказцы дают взятку следователю и прокурору, насильника вот-вот освободят, да и дочка особо протестовать не будет. Подавлена, ушла в себя. А куда уйдет дальше - никому не известно...
Скажу сразу: мне не особо приглянулись дети Тамары Ивановны: ни сын Иван, со всеми его фольклорными увлечениями, ни так и не появившийся старший сын Василий, начальник цеха, а значит, человек, умеющий принимать решения. Ни тем более пострадавшая дочка Светка, бросившая школу, мечтающая о работе продавщицей, целыми днями слоняющаяся по рынкам с такими же, как она сама, подружками, собирающимися работать на рыночных кавказцев. Не сейчас, так через полгода легла бы та же Светка под того или иного кавказца и работала бы в его ларьке на рынке.
Такую судьбу она сама себе и уготовила, такую судьбу ей уготовили и еЈ отцы и братья, безвольно и безропотно отдавшие все позиции чужим пришельцам.
Но брат-то еЈ Иван, так увлеченный узорочьем русского слова, он-то что проспал и надругательство над собственной сестрой, и равнодушие властей и правоохранительных органов? Что же он сам себя уже на будущее загоняет в русское гетто, где ему позволят заниматься фольклором под присмотром чужих наЈмников? Где брат-1, брат-2 и другие братья, способные ещЈ на русское действо? Я понимаю, что в фильмах прекрасного русского кинорежиссера Алексея Балабанова читается скорее призыв, чем нынешняя реальность. Но неужто они так и останутся лишь в кинематографической сказке? К тому же сурово осужденные многими нашими патриотами. Мол, нам такие братья не нужны...
Это как раз иллюстрация к сугубо реалистической повести Валентина Распутина. Ни братья нам не нужны, способные помочь изнасилованной сестре-малолетке, ни отцы боевые. Мол, все в руце Божией... Только мне вспоминаются боевые монастыри русские средних веков, и на Соловках, и Трифоно-Печенгский на Мурмане, и Валаамский, стоящие на защите русских земель. Вспоминается Сергий Радонежский, благословляющий монахов на сечу боевую с теми же супостатами...
А нынче... Нынче дух боевой остался, если верить Валентину Распутину, лишь у русских женщин. И потому - главное в ней не то, что она - дочь Ивана, работящего деревенского мужика, доканчивающего свою жизнь где-то в пригороде большого города. И не то, что она - мать Ивана, сторонящегося любых решительных действий, готового проспать со своими сказками и всю Россию. Главное в ней - она сама, неспособная смириться с унижением. ЕЈ и Валентин Распутин любит больше всех своих героев, любит уже не отстранЈнно, а как живого человека, и искренне гордится ею.
Во-первых, мать - она всегда остается матерью. "В детях, может, и есть половина отца, да только малая она, эта половина, без вынашивания и без того вечного, неизносного присутствия в своем чреве, которое чувствует мать. И, рожая дитя своЈ, превращающееся затем во взрослого человека, не все она в родах и корчах выносит наружу: впитавшееся в стенки то же самое дитя остаЈтся в ней навсегда..."
Кстати, и слова - самые задушевные, самые образные, самые художественно Јмкие в этой повести - обращены прежде всего к ней - к Тамаре Ивановне. На других героев такой душевности и такой глубины раскрытия Распутин порой уже и не находит. Может, и ему они не так близки по сердцу?
Во-вторых, русской женщине в ХХ веке и досталась самая горькая доля, и не привыкать ей уже брать на себя самые важные решения в жизни семьи своей и рода своего. Мужик может, конечно, и пошуметь, особенно, если водочки примет, и даже по углам свою бабу по старой привычке погонять, но самые главные решения не только в городских семьях, но даже в сибирских деревнях частенько уже принимает не он, а женщина.
"Она рано убежала из деревни, еще и семнадцати не исполнилось. Все они рвались тогда в город, как бабочки на огонь, и сгорали в нем... Тамара Ивановна могла считать себя везучей - при надежном муже и неиспорченных детях умевшая оберегаться и от безоглядного сломяголовства, и от опьянений новизной, и от цыплячьей доверчивости... Тамара Ивановна продвигалась вперед неторопливыми и выверенными шагами, выстраивая свою судьбу, как крепость, без единого серьезного ушиба".
Все эти словесные характеристики важны в повести, дабы читатель не решил, что перед ним истеричная ополоумевшая женщина, в истерике же и пристрелившая насильника дочери. Нет, нет и нет. Кончилось терпение. И крепость еЈ все равно уже разрушена, так ли, этак ли, но осколки собирать можно и в тюрьме, хуже уже не будет...
И третье, чтобы не решил читатель, что перед ним какая-то бой-баба, мужик в юбке, комиссарша, которой и положено так поступать, Валентин Распутин, думаю, осознанно ввЈл в повесть главы о деревенской юности Тамары, о еЈ затаенных мечтаниях, о еЈ впечатлительности и тонкой чувственности: "ЕЈ волновала женская тайна, в ней же заключенная, но не то физиологическое, тоже непонятное, жуткое, но и одинаковое для всех, а то невидимое, нутряное, более чувственное, чем физиология, запаленное особым духом, или тихое, сонное, едва шевелящееся, нежно перебирающее грудь, или вдруг окрыляющееся, распирающее ту же самую грудь, поднимающее от волнения на цыпочки... Все видимое в жизни имеет какую-то функцию... но нельзя же всю женщину, сколько еЈ есть, определить в постель и на кухню. Она вся туда не поместится, и не все будет принадлежать мужу... Бывало, Тамара Ивановна стыдилась себя перед этой сокрытой в ней частью, где она возгорается не огнем желания, а огнем чистого вдохновения и вся-вся порывисто и неудержимо приготавливается для счастливого подвига. Одна из многих и многих миллионов женщин, похожих на нее, она, благодаря этой особой сверхчуткости, этой способности самопроникновения, могла считать себя единственной..."
Нет, такой тонкий человек так просто, даже из обычной человеческой мести, на убийство другого не пойдет. И детей не так она воспитывала, чтобы запросто влезать в разные авантюры. Другой образ мысли, другой склад ума. Другое тонкое восприятие жизни.
И вот все рухнуло, муж сидит без работы, как и большинство наших провинциальных мужчин, не бунтует, бомбы не кидает. Тихо и почти без толку вымирает. Даже без пьянства и скандалов. Далекий сибирский город наводняют чужие люди, власти живут лишь ради себя и тоже без лишней роскоши.
Все новое, от школьного обучения и правил поведения до новых песен и новых хозяев жизни было не только глубоко противно лично ей, но и несло окончательное разрушение уже всему, из чего состояла еЈ жизнь. Изнасилование пятнадцатилетней дочки оказалось последней каплей. Это уже, на мой взгляд, была не месть молодому кавказцу, по крайней мере, не только месть, это было наказание за зло. Сопротивление злу.
Если честно, даже по повести этот кавказец Эльдар не выглядит каким-то законченным злодеем. Также как не является воздушным созданием и слегка взбалмошная Светка.
Но зло должно быть наказуемо. И если бы у Тамары Ивановны была хоть малейшая уверенность в том, что будет суд, насильника осудят, и хоть какая-то справедливость восторжествует, не поехала бы она к отцу своему за старым ружьем, не вытачивала бы она на кухне обрез и не выжидала бы у прокуратуры почти освобожденного насильника.
Выстрел Тамары Ивановны направлен не только в Эльдара, он направлен во всю нынешнюю жизнь, в продавшихся следователей, в закрытые предприятия, в понурых и безвольных мужей и сыновей....
Нам скажут, что много было уже и повестей, и кинофильмов на эту тему, на близкие сюжеты. Кто-то опережал время, выдавал мечту за реальность, как тот же Анатолий Афанасьев. Кто-то блестяще описывал реальные истории жизни. Но когда "этого" становится чересчур много, происходят уже изменения в самом народном сознании. Если власти не прочтут внимательно повесть Распутина, то вскоре эхо материнских выстрелов громыхнет уже по всей стране. Как бы не было поздно...
Нам Валентин Распутин в этой повести дает последний шанс на спасение. Иные скажут: Валентин Распутин защищает и облагораживает беспредел. Приветствует расправу без суда и следствия. Сергей Кара-Мурза вновь напишет, как писал он про пронинских героев из "Ворошиловского стрелка", что героям надо было настойчивее стучаться по инстанциям. Стучались уже всюду. Достучались до полного вымирания. И уже не пламенный Проханов, не революционный Лимонов, а рассудительный Валентин Распутин говорит также рассудительно и неспешно: друзья мои, выхода нет, зло должно быть наказуемо.
Это и есть нынешняя самая высшая православная правда. Да и голос отца звал идти только вперед. Другой дороги у России уже нет: "Как раз там, возле самой двери справа, где только вчера сидела она сама, маясь в нетерпении, когда их с Анатолием примет прокурор, сидел теперь тот, кто и был ей нужен. В синей джинсовой куртке, с обросшим лицом и хищно опущенным носом, он стал поднимать глаза... Вот теперь все сжалось и напружинилось в ней до предела: казалось, еще мгновение, и она бы вырвалась из чего-то удерживающего и взвилась в воздух... Теперь он узнал Тамару Ивановну, лицо его перекосилось то ли от брезгливости, то ли от ужаса. Сумка грохнула выстрелом..."
Дай Бог, чтобы этот выстрел услышали все, кого он касается.
Завтра.ру
